АЛЕКСАНДР САВЕРСКИЙ

АЛЕКСАНДР САВЕРСКИЙ

КОМПОНЕНТ "С"

Ненавижу, когда меня будят по утрам телефонными звонками, тем более, после того, как в лаборатории со свиньями я провел половину ночи и конечно не выспался.

- Да, - хриплю я в трубку и откашливаюсь, после чего уже нормальным голосом повторяю, - слушаю вас.

- Это доктор Паули? - раздается в трубке молодой женский голос.

- Да, - отвечаю я.

- Вас беспокоит секретарь господина Ковальски, президента корпорации "Дженерал Электрик", - голос делает многозначительную паузу, чтобы до меня дошло все величие этого момента, но я не оправдываю его надежд, оставшись лежать в постели и не вытянувшись по стойке "смирно". Однако голос не может предположить такого неуважения к Имени Ковальски и продолжает немного свысока:

- Господин Ковальски хотел бы встретиться с вами по важному делу.

- Уж не хочет ли он финансировать мои работы? - с иронией спрашиваю я, что заставляет голос слегка напрячься и сделаться сухим.

- Цель встречи мне неизвестна. Я должна лишь договориться о времени.

В отличие от секретарши, поднявшей меня с постели на целый час раньше будильника, эта самая цель мне вполне ясна: стареющий президент огромной корпорации хочет сделать операцию по пересадке органов.

- Я готов встретиться на будущей неделе. Время назначьте сами.

- Хорошо. Тогда во вторник, в пятнадцать ноль-ноль господин Ковальски посетит ваш институт.

- Меня это устраивает.

Я кладу трубку и потягиваюсь, сбрасывая остатки сна. Однако мысли все еще заняты бесцеремонным звонком. От этих Ковальски и компании невозможно спрятаться даже на краю света. Их вездесущие секретарши вгрызаются в ваше горло как бульдоги и не выпускают до тех пор, пока не добьются того, что им поручено. Это раздражает неимоверно, поскольку моих мозгов не хватает, чтобы понять, как можно из нормального человека сделать зомби, не знающего ни меры, ни такта.

Я сползаю с кровати и, умывшись, иду на кухню. Томи - мой двадцатидвухлетний сын и единственный член семьи - крутится у плиты.

- Как ты? - спрашиваю я, имея в виду состояние его здоровья после недавно перенесенной операции, которую, набравшись смелости, я делал сам.

- Все о'кей, па! Ты просто гений!

- Гении все простые, - отшучиваюсь я. - Когда в университет?

Мой вопрос зависает в воздухе, как осветительная ракета над линией фронта, и я слышу неожиданный ответ:

- Я уже две недели собирался тебе сказать, что не хочу больше учиться в университете.

В моей голове возникают тысячи вопросов на предмет столь сенсационного заявления, однако я сдерживаюсь от сильного желания выпороть потомка и спрашиваю:

- Чего же ты хочешь?

- Я не знаю. - Становится совсем интересно, и это еще не все: - Мне ничего не хочется.

- Может, ты не здоров? - хватаюсь я за последнюю надежду.

- Нет, я даже не замечаю свиной печенки, которую ты в меня вшил, - он пожимает плечами, - просто мои взгляды на жизнь изменились.

Я пропускаю мимо ушей слово "свиная", с которым мог бы поспорить, ибо пересаженная сыну печень взята у гибрида свиньи и человека. Но это сейчас неважно, поэтому я говорю:

- Ты не мог бы озвучить эти взгляды для меня?

- Боюсь, ты меня не поймешь, - он накладывает себе огромную порцию вареной гречки, мешает ее с картофельным пюре, присоединяет к этому изрядное количество жареных грибов, поливает получившуюся смесь лимонным соком, кетчупом и, в довершение всего, сыплет туда черный перец.

В ужасе гладя на это блюдо, я спрашиваю:

- Ты собираешься это есть?

- Конечно! А почему бы и нет? - он с удовольствием отправляет в рот целую ложку чудовищной бурды и с набитым ртом продолжает говорить, - и это часть моего ответа.

- Продолжай, продолжай, - ерзаю я на пуфике в ожидании кофе, которое стало единственным, что может уместить мой желудок при виде того, что ест сын.

- Так вот, - он делает широкий жест ложкой, - после операции я начал испытывать нечто, вроде органического неприятия многих общественных норм. И понял, что мораль - ничто иное, как система заборов, между которыми петляет узенькая тропинка человеческого бытия. К примеру, что тебя не устраивает в моей пище?

Я слегка теряюсь от неожиданного вопроса и отвечаю первое, что пришло в голову:

- Раньше ты этого не ел.

- Все течет, - легко парирует он, - а...

- Но ведь это же невозможно есть! - взрываюсь, наконец, я.

- Вот-вот, - тычет он в меня столовым прибором, - нельзя, невозможно, не может быть, убежден, очевидно и так далее - все это заборы, заборы и заборы. Выбираясь из-за одного ограждения, попадаешь в другую ловушку, и так без конца. Клетки и клетки, а о тропинке - это я так ... к слову пришлось. На нее еще никто не выбирался.

- Ты затронул сложный вопрос, Томи. Он связан с историей человечества и эволюцией сознания. Ведь заборы не в одночасье поставлены. Они - результат развития.

- Чушь! - восклицает он. - Только послушай, что ты говоришь? Получается, чем больше развивается цивилизация, тем больше заборов. А это противоречит стремлению этой самой цивилизации к свободе, кстати - еще одной догме. Когда ты пытаешься запретить мне есть то, что я хочу, то и здесь я вижу забор.

- Это частность, - отвечаю я, - вкус пищи обусловлен сочетанием продуктов, необходимых или противных нашему организму.

- Еще одна догма, - отлетает от него, как от стены, - что именно в моем блюде вредно или полезно? Ты знаешь?

- Я - нет, но есть люди...

- Эти люди не могут знать, что полезно именно мне, хотя бы потому, что они меня не знают. Но умные книги для меня - заборы - уже написали. К тому же, если следовать твоей логике, то именно вкус позволяет лично мне определять качество пищи, но ведь то, что я ем, мне нравится.

- Ладно, я пошел. - Сделав последний глоток кофе, я вылетаю из дома.

Моя голова не в состоянии переварить услышанного, и где-то под теменем пульсирует только один вопрос: не связано ли поведение моего сына с проведенной операцией?

- Алло, слушаю вас, - я сижу за столом в своем кабинете. Передо мной начальник лаборатории мутации свиней. Мы только начали обсуждать вопрос о количестве необходимых особей "Панацеи", как раздался звонок. Выяснив у секретарши, кто звонит, я снял трубку.

- Добрый день, Джордж, - раздается на другом конце провода знакомый голос академика Севастьянова.

- Добрый день, Степан Игнатьевич, - коверкая русские имена, произношу я, - как ваше здоровье?

- Спасибо, пересадка пока не требуется, - мы оба смеемся над его шуткой, - как у тебя?

- Да вот, получил новый вид... - начинаю я говорить, но он перебивает:

- Слыхал-слыхал, вчера по СНН передавали твое интервью. Поэтому и звоню, - его голос становится более жестким, и я уже знаю, о чем пойдет речь. - Ты не забыл наш прошлогодний разговор о компоненте "С"?

- Нет, - коротко отвечаю я на этот не очень приятный вопрос.

- Как же ты, дорогой мой, можешь объявлять о своих достижениях, если не решил главного вопроса? - русский становится совсем строгим, почти суровым.

- Ну-ну, Степан Игнатьевич, к чему сгущать краски? Ведь вы высказываете свое личное мнение, не так ли?

- Да, но имей в виду, Джордж, я намерен доказывать несостоятельность твоего решения во всех международных учреждениях.

- Желаю удачи, - прекращаю я бесполезный диалог, закрыв рот русскому академику рычагом телефонного аппарата.

Несколько минут молча обдумываю давно ожидаемый разговор и, наконец, возвращаюсь к моей визави:

- Итак, Корнелия, вы сказали, что потребность человечества в имплантах составляет около пятнадцати миллионов в год.

- Да, господин директор, - она слегка кивает русыми волосами, - однако это не означает, что таким должно быть количество особей "Панацеи". На этот показатель влияет несколько факторов.

Пока она докладывает мне цифры об имущественном состоянии людей всего мира, способных оплатить трансплантацию, и о сохранности органов животных в специальных средах, что сократило бы поголовье стада, я снова и снова обдумываю действие компонента "С" после пересадки.

Его наличие в организме свиней было известно давно и, чтобы ни делали ученые, а в частности мой институт, этот радикал не удавалось вывести из клетки. Если же это случалось, уничтожались все характеристики свиньи, как вида, а вместе с ними и совместимость с кровью и клеточной структурой человека.

Проблема заключалась в том, что компонент "С" после пересадки вместе с имплантируемым органом начинал появляться и в других частях организма. Результат: чуть больше агрессии, чуть меньше, чем полагалось желаний, чуть шире диапазон воспринимаемой пищи, и именно это чуть-чуть не укладывалось в расчеты ученых относительно качеств среднестатистического, то есть нормального человека.

С другой стороны, я понимал, что продолжение человеческой жизни за счет деформации прежних свойств характера и организма вполне оправдано, ибо нет ничего, на мой взгляд, ценнее самой человеческой жизни.

Обдумав все это еще раз, я не изменил своего мнения и, бегло просмотрев доклад Корнелии, поставил под ним свой автограф, что ознаменовало начало массового производства "Панацеи".

Ночью мне приснился кошмар.

Полу-люди, полу-свиньи бродят по улицам мрачных городов в поисках пищи и наслаждений. Они валяются в грязи, покрывшей улицы, хватают еще не мутировавших прохожих, испугано прижимающихся к стенам домов, и я среди последних. С ужасом останавливаюсь перед экраном телевизора, чудом сохранившегося в этом бедламе, и светящегося в витрине одного из баров

Сначала я вижу репортаж из роддома, где счастливая мать полу-человек нянчит уже похрюкивающего ребенка, от чего меня даже во сне прошибает холодный пот, заставляя понять, что злосчастный компонент передается даже по наследству. Вслед за этим в телевизоре появляется этакий франт, что не мешает ему быть полу-свиньей, и я обреченно понимаю, что это мой сын.

- Долой догматы и общественную мораль! - вырывается из динамиков его голос. - Мы съедим их с потрохами! Всеядность - вот наш девиз! Нет ничего, чего не мог бы сделать человек! Используйте все, что угодно для достижения своих целей! Ешьте все, что можно есть! Любите стольких, скольких сможете любить! Не думайте о месте и времени! Ваше желание - закон для всех! Это - истинная свобода! Мы

Я просыпаюсь, стирая со лба холодные капли, залпом выпиваю таблетки валерианы и хватаюсь за телефон. Хамство, конечно, поднимать кого бы то ни было в четыре часа утра, но ждать я не могу.

Сонный женский голос произносит:

- Алло.

- Корнелия, извини, что я в такое время.

- Ничего, ничего, господин ди...

- Ты отправила подписанные контракты производителям "Панацеи"?

- Извините, господин ди...

- Да или нет.

- Нет, не успела.

- Слава Богу, - облегченно вздыхаю я, - прошу вас завтра же вернуть их мне. Я закрываю проект.

- Но, господин ди...

- Спокойной ночи, Корнелия. Извините за поздний звонок.

Еще раз вздохнув, я выхожу на балкон выкурить сигарету и вижу, как из огромного лимузина, подкатившего к подъезду дома, выходит Томи.

Дав ему время войти и переодеться, я без стука вхожу в его комнату и в изумлении останавливаюсь на пороге. Весь стол, занимающий центр его комнаты, уложен пачками стодолларовых купюр. Мне становится не по себе, и я опускаюсь на ближайший стул.

Через несколько минут из душа выходит сын. Увидев меня, он на секунду останавливается, но тут же, ничуть не смутившись, продолжает вытирать мокрые волосы, сказав только:

- А, привет, па.

- Что это? - спрашиваю я, указывая на банкноты, и замечаю, что мои руки дрожат.

- Деньги!

- Это глупый ответ, сын! - мое волнение растет.

- Ах, тебя интересует, откуда они?

- Да. Черт возьми!

- Я решил извлечь пользу из твоего открытия и для себя, и для людей.

- Что? - Мой голос срывается, - что ты сделал?

- Я продал твое открытие одной заинтересованной фирме. Это всем выгодно. Они вот-вот начнут производство "Панацеи", - и вдруг он громко и смачно хрюкнул.

У меня в глазах плывет, и я снова проваливаюсь в мир человекообразных свиней.

ГЛАВНАЯ