САВЕРСКИЙ АЛЕКСАНДР  

                                                  

 

ВМЕСТО ПРОЛОГА.

Низкое небо над ночным Египтом убаюкивало бездонностью все живое. Любопытные звезды мягко покачивались в не успевшем еще остыть после дневного марева воздухе.

Меж суровых пирамид, громоздящихся в темноте, будто подобравшиеся невесть откуда великаны - так они были неестественны посреди безликой пустыни - осторожно шли два человека. Изредка они переговаривались, но так, чтобы не нарушить окружающего их безмолвия.

- Я все же не понимаю, Саша, как ты здесь оказалась? послышался недовольный голос мужчины.

Извиняющийся, приглушенный голос ответил из темноты:

- Но, Джонатан, мне так хотелось увидеть все, о чем ты рассказывал...

- Тише! - прервало ее нетерпеливое шипение.

- Извини! - женщина понизила голос, хотя Пирсу все еще казалось, что его спутницу слышит вся Вселенная. - Не могла же я усидеть в этой проклятой гостинице в душном и страшном Каире, зная, что вокруг снуют исламские террористы.

- Ладно! - отмахнулся Пирс от водопада слов, прозвучавших в тишине как колокольный перезвон.

Еще бы ему не согласиться со своей спутницей. С женщинами вообще трудно спорить, а эта была еще и умна. Террористы обнаглели до предела. Недавно прямо на центральной площади взорвали машину со взрывчаткой, погибло восемьдесят пять человек. А доктор востоковедения  со своей свитой из трех ассистентов представлял для исламистов-фанатиков объект особого внимания. Какая чаша весов перевесит, окажется он нужнее им живым или мертвым, предсказать было совершенно невозможно.

Кроме того, как не разыгрывал он досаду на свою спутницу, в глубине души ему было приятно, что она рядом. И не отправлять же ее назад. Поругивал ее Пирс только потому, что экспедиция, которую он сегодня затеял, была не менее опасна, чем пребывание в Каире.

С Александрой ученый-востоковед познакомился пять лет назад, когда она была еще студенткой. Он читал ее группе лекции по философии Востока. Ее жадно горящие глаза сразу привлекли его внимание. Он рассказывал о тончайших различиях между течениями мысли в семи философских школах Индии, и никак не мог оторвать взгляд от ее лица.

Открытый ясный лоб продолжали строгие линии небольшого прямого носа. Миндалевидные с загнутыми кончиками глаза излучали мудрость, достойную королевы, даря почтение мыслителям и обдавая холодом глупцов. Небольшой рот, четко очерченный подбородок, брови вразлет и, наконец, мягкие волны пшеничных волос придавали этому лицу вполне неземное выражение.

Пирс понимал, как глупо выглядят его пристальные взгляды на Сашу, но ничего поделать с собой не мог. Он хотел, он должен был вдоволь насмотреться на эту девушку. В конце концов, это не то что бы удалось ему, но теперь он просто ощущал присутствие Александры в аудитории, и этого было достаточно. Он запечатлел ее образ в своем сознании, и она теперь жила в нем своей жизнью.

Через три года Саша стала его ассистенткой. Они не были любовниками, но знали, что случится это должно совсем необычным образом, не так, как у всех людей. Они не были и женаты, считая брак между собой неизбежностью, и потому не нуждались в формальностях.

Год назад Пирс понял, что Саша относится к нему так же, как и он к ней. Они были рядом просто и естественно, понимая друг друга, уважая, нежно любя и только Господь знает, какие еще светлые чувства Он вложил в этих двоих, столкнув их друг с другом...

После выплеска эмоций Пирс замолчал.

Та осторожность, с которой теперь две тени преодолевали расстояние до намеченной цели, была вызвана тем, что правительство Египта запретило туристам посещать пирамиды после захода Солнца, и смотрители этого музея Вневременья могли доставить непослушным массу неприятностей, вплоть до выдворения из страны.

Но Пирсу не нужны были пирамиды. Сегодня ночью его интересовал Сфинкс.

Уже на заре своего философского образования Джонатан разглядел, что большая часть человечества настолько горда собой, что считает древних людей интеллектуально сродни обезьянам. Подобные гордецы выглядели чуть ли не глупее самих обезьян, потому что до сих пор современная цивилизация не создала ничего подобного пирамидам, Стоунхенджу и прочим, так называемым, тайнам древности, которые только потому и оставались таковыми, что современность еще не доросла до знаний, которыми располагали некогда древние. Именно поэтому в мире то и дело происходили маленькие научные революции, когда какой-нибудь ученый-сумасброд или просто любитель-фанатик , как ласково их крестит мир до поры, начинал тупо копать там, где в древних манускриптах указаны города или описаны непонятные устройства. А потом весь мир вздрагивал: ах, почему же мы раньше не прислушались к Гомеру, ясно указавшему местонахождение павшей некогда Трои; ах, как же мы не предположили, что ковчег Моисея, описанный в Библии - мощнейшее электрическое устройство. Да и то сказать: откуда было жителям девятнадцатого века знать о подобных свойствах ковчега, если и электричества в том веке толком еще не было. А вот у древних, как выяснилось, было.

Сколько же из того, что знали в древности, мы просто не понимаем, потому что не обладаем необходимыми знаниями, - думал Пирс. - А о скольком просто не задумываемся .

Вот и сегодня он шел к пирамидам для того, чтобы проверить легенду, утверждающую, будто в час весеннего равноденствия Сфинкс может допустить внутрь себя избранных. Год назад его друг попробовал сунуться в молчаливую пасть каменного изваяния, после чего полчаса лежал без сознания и рассказывал потом, что неведомая мощь угрожающе швырнула его на землю, как только он попытался заглянуть в глотку Вечного Зверя. Теперь Пирс сам решился предпринять эту попытку.

Люди разные, - думал он. - Кого-то пустят, а кого-то нет. Надо все проверять на своей шкуре .

Он оставил машину в пяти милях от плато Гизы и шел пешком, когда ночь в минуту поглотила Солнце. Очевидно, Саша проделала то же самое, преследуя его по отпечаткам ботинок, резко выделявшимся на песке. Было без четверти двенадцать пополуночи, когда двое людей оказались у подножия Сфинкса. Вокруг стояла невыносимая для современника, привыкшего к шуму больших городов, тишина.

Сфинкс высился зловещей громадой, а его каменное молчание могло заставить трепетать кого угодно. Поежившись, Пирс с интересом посмотрел на Сашу. Он предполагал, что она тоже будет подавлена, а значит, прижалась бы к его плечу, но нет Ее глаза полыхали восхищенным огнем, и этот возвышенный трепет вновь заставил Пирса заглядеться на ее прекрасное лицо, которое при свете звезд показалось ему сродни... Сфинксу. От такого сходства Джонатану стало еще более зябко, и пришлось делать усилие над собой, чтобы сбросить с себя нахлынувшее наваждение.

Температура к этому времени упала.  Воздух стал кристально чистым, позволяя двум путешественникам легко сосредоточиться на своем внутреннем состоянии. Они одновременно опустились на колени и воззвали к Высшим Силам, прося Их о помощи.

Наступила полночь. Молитва еще продолжалась, когда из глубин Хранителя Тайны стал разливаться изумрудный свет. Молящиеся не видели его, ведь молитва их была направлена внутрь себя, к Тонким Силам, и глаза их были закрыты. Свет усилился, и что-то еще неясное, неопределенное извлекло двух людей из глубин их сознаний вовне. Они открыли глаза, и в тот же миг в их головах раздалось отчетливый рык: Входите!

Пирс, привыкший наблюдать за своими новыми ощущениями, отметил, что находится как бы в двух местах одновременно. Одна его часть осталась у ног Сфинкса, а другая уже спускалась по каменным уступам под ноги безразличного чудовища, извергающего зеленый огонь. Он слышал, что Александра не отстает от него.

Они очутились у ворот, раскрывшихся под лапами Вечной тайны , и погрузились в изумрудный туман. Неведомая сила приподняла их и заставила плыть за собой. Пирсу не хотелось анализировать происходящее. Чувствовал он себя хорошо, ему было интересно, и вообще было здорово уже то, что происходит что-то необычное.

Между тем, туман нес их по узкому проходу. По мере продвижения свет уплотнялся, превращаясь в голубой и синий. Этот цветовой переход вовсе растворил сознание Джонатана, и теперь невозможно было определить, где находится каждая из его половин. И та, что осталась в песках, и та, что находилась в пещерах, ощущали только синюю бездну.

Тем мощнее обрушился на него удар ослепительно белого сияния, вспыхнувшего вдруг после очередного поворота извилистого лабиринта.

Когда Пирс пришел в себя, то обнаружил, что находится в полном сознании, и ощущение раздвоенности исчезло, хотя сохранялось чувство, будто он что-то забыл у порога пещеры. Оглянувшись в поисках Александры, он увидел ее, по-прежнему восхищенную и в то же время строгую, улыбнулся и взял ее за руку. Она ответила легким, нежным пожатием.

Грот, в котором они оказались, ничего особенного собой не представлял. Таких Пирс повидал на своем веку немало. Вот только свет, который разливался в воздухе, не имея определенного источника, был необычен.

От другого конца грота отделилась невысокая фигура. Она то ли подошла, то ли подплыла к ним, и Пирс только теперь ощутил, что сила, влекущая их по проходам лабиринта, исчезла, и они с Сашей твердо стоят на ногах. Однако приближавшийся человек шел столь мягко и легко, будто не касался ногами земли и не имел веса.

Ничего особенного! иронично хмыкнул про себя Джонатан, разглядывая внешность моложавого незнакомца. Тот был типичным египтянином древности, смуглым и узколицым. Таких нынче не сыщешь.

Слова снова прозвучали в головах гостей: Добро пожаловать в Храм Знаний! Следуйте за мной .

Пирс понял, что отвечать нет необходимости, ибо его мысль о приветствии и была ответом. Пожав плечами, он взглянул на Сашу и поймал на себе ее нежный и мудрый взгляд.

Такое ощущение, что она знает обо всем этом больше меня, и не я поддерживаю ее, а она меня . Эта мысль раздосадовала его, но, вновь уловив нежность в глазах девушки, он успокоил себя словами: А может и так. Я и сам знаю, что она не глупее меня. Чего же я ершусь?

Они двинулись за проводником. Снова потянулся лабиринт, только теперь он был фиолетовым. Его узкий проход по-прежнему увлекал людей куда-то вниз, и, поскольку повороты все время были правые, Пирс понял, что они движутся по подземному серпантину.

Наконец, небольшая группа достигла очередного грота, где вновь был яркий свет, и проводник путешественников оставил их со словами, прозвучавшими в их головах: Дальше могут пройти только Посвященные и люди в Тонких оболочках, приглашенные особо .

Пирс не стал вдумываться в смысл этих слов, поскольку их-то с Сашей дальше повели, а это и было главным. Проводники сменялись еще пять раз, и ощущение Пирса, будто он что-то оставляет в каждом их этих гротов, обретало некую неотвязчивую уверенность. Но ломать голову над этим было бесполезно. Что он мог там оставлять, если у него ничего с собой не было, оставалось тайной самого Сфинкса.

В конце концов, бесконечный лабиринт кончился. Они оказались в очередной пещере, где их встретила, как им вначале показалось, ровесница Пирса, то есть женщина лет тридцати пяти. Она сильно напоминала Нефертити, с той только разницей, что была жива, а царские одежды и украшения, сопутствующие высокому сану, отсутствовали, уступив место простому хитону.

- Привет вам, допущенные в Храм Знаний! - в восьмой раз услышали пришельцы. - Ваша молитва была услышана и ваши стремления оценены по заслугам. Вы ведь не станете возражать против того, что стремления важнее достижений, а, Джонатан?

Пирс, завороженный тем, что голос женщины звучал в воздухе сам по себе, а она даже не открывала рта, резко пришел в себя, когда прозвучало его имя:

- А!? Нет-нет. Конечно, стремления важней.

- Вот и ладно, - улыбнулась женщина, после чего решила представиться. - Я - Геосати, Верховная жрица Богини Изиды. Вам нет нужды называть себя. Вы хорошо мне знакомы... оба, - она нарочно сделала ударение на последнем слове, взглянув при этом на Джонатана.

Пирс понял, что Александру считают, как минимум, равной ему, но главное - он ощутил, что фактически лишен возможности говорить и вообще выдавать какую-либо информацию наружу. Нет, он, конечно, мог бы вымолвить что-нибудь эдакое, но это что-нибудь - даже наиквинтэссенция его мыслей - прозвучала бы здесь, как звук падающего пустого ведра - тупой, неритмичный и неожиданно резкий стук. Потом пришлось бы краснеть, а Пирс этого не любил.

Все, что его окружало, было невероятным, почти невозможным, и оно позволяло только внимать и молчать. Молчала и Саша, но как-то по-другому, не ощущая своей ограниченности, а так же, как когда-то на лекциях - красивая, восхищенная и... мудрая.

Геосати откликнулась на мысли Пирса:

- Я рада, что вы сами понимаете разницу в эволюционных ступенях. Это облегчает и мою задачу, и вашу миссию. Собственно, вы оказались здесь потому, что пришла пора нашего сотрудничества с вами обоими, ибо вы теперь неразрывны, и, кроме того, вся Земля сейчас зависит от нашего взаимопонимания. Следуйте за мной.

Путешественники, все так же молча, повиновались. Пройдя по более широким, чем прежде, коридорам, они оказались в огромной пещере, размеры и обстановка которой потрясли их. Они не обратили никакого внимания на изваяния Озириса и Анубиса, и даже не глянули на саркофаг, установленный в центре огромного грота.

Заворожено смотрели они в дальний конец зала. Там, в глубине, возвышалась огромная статуя Изиды, лицо которой было открыто. Сам этот факт был шоком для Пирса. В голове пульсировала древняя надпись, сделанная на одной из статуй Алой Ведьмы: Никто из смертных не приподнимал Моего покрывала , но здесь-то покрывала вообще не было, а это могло означать... тайну бессмертия и высшего знания. Он больше ничего не видел вокруг себя, не замечал даже того, что тело Богини будто бы живо и сияет различными оттенками, сливающихся на дальнем радиусе в единую ауру фиолетового цвета.

Пирс смотрел в Ее лицо. Никакая земная красота не могла сравниться с ним, да и дело было не в красоте (что красота форма!), дело было в том, что лицо будто звенело, издавая чистейший, мелодичный, всепроницающий звук. Пирс ощутил, что часть его существа сопротивляется, защищается от этого звука. Но в то же время сила притяжения космического образа была столь велика, что он пересилил это сопротивление, и тут же все в нем запело услышанную им ноту.

Он ощутил потребность взлететь и оказаться рядом с этим лицом. Не понимая как, Пирс догадался, что это все же удалось, и теперь вся пещера плыла внизу, а он купался в свете и звуке, которые излучала голова статуи.

Рядом оказалась Саша. Он увидел, что и она переполнена ликованием. От нее тоже исходил нежный, обволакивающий свет и звук, и он, полностью отключившись от восприятия окружающего мира, приблизился к ней в полете и погрузил в ее зрачки свой взгляд. Прикоснувшись к рукам женщины, Пирс испытал легкий электрический разряд, проникший в него тонкой ниточкой острого наслаждения. Он притронулся еще раз, и разряд повторился.

Вновь и вновь прикасаясь к ее рукам, плечам и шее, он чувствовал, как нота, ранее прозвучавшая в нем, набирает силу и мощь. Ее внутренний ритм ускорился, и тогда Джонатан привлек Сашу к себе. Что-то кипело и бурлило, звенело и переливалось цветами, где-то набатом нарастал пульс, и двое - в пещере? на Земле? в Космосе? - в такт ему осыпали друг друга поцелуями.

Ах, миг долгожданный единства (!),  только ты ценен в любви, только ты, о котором знают лишь двое, ты, к которому идут годами, не спеша, не внимая легкомысленным инстинктам насыщения - сиюминутным, жалким, мгновенным, от которых становится неловко и не нужно... ничего не нужно потом, ты - благословенный миг - не знаешь слова потом , ибо становишься навсегда одним, единственным, неповторимым и вечно длящимся в слиянии двух сердец. Именно тебя пестуют и строят годами, во имя тебя терпят и ждут, отбрасывают и принимают, лепят себя из глины другого. Только терпение, любовь и мудрость ведут к тебе по острой грани равновесия: не навредить, не оскорбить, не нарушить, но помочь и дать руку свою во имя тебя, миг долгожданный единства.

И он застыл - этот миг - меж двоих и в них. Они достигли высшей точки, высшей ноты, высшего ритма, переходящего в не-ритм, и остались там, застыв, ибо открылось им, что...

... всякая гармония - есть начало смерти, ибо Абсолютному Сознанию Вселенной нет нужды отвлекать внимание Свое на то, что совершенно в реальности, ибо все совершенное соответствует Тому, С Чем Гармонирует, то есть Абсолюту.

В этом соответствии берет начало смерть, ибо некуда и незачем развиваться и жить, когда реализован план гармонии ... достигнут резонанс

А значит, жизнь есть лишь болезнь. И сама Вселенная - болезнь Абсолюта. И любая развивающаяся реальность не что иное, как стремление к равновесию меж Материей и Духом - половинками Абсолютного Существования.

И всякий дисбаланс привлекает сознание к месту опасности, стремясь гармонизировать нарушенное равновесие. Так - нарушением баланса - создавались миры, и существовали они до тех пор, пока не начинали петь ту ноту, излучать тот цвет, которые соответствовали причине их рождения, до-рождению умирали

... открылось им, что...

... человечество - единый разум планеты - подобно Абсолюту, в своей судорожной эволюции всячески стремится локализовать, сбалансировать конфликты - нежданные болезни - привлекая к ним свое общее сознание...

... человек разумный ограничивает свою боль, не пускает ее к другим органам и к сознанию своему, но, вынужденный жить, думает об излечении, о восстановлении баланса сил в организме - привлекает свое сознание, им и лечится, пытается соответствовать до-болезни, до-конфликту внутри себя...

... и чем выше болезненный орган, тоньше тело болезни, ближе к духовным слоям, тем выше развитие всякого существа. Ибо не зря сказано Христом человечеству: Отдайте Мне болезни ваши! , ибо Он - Христос - высок есть в духе для всех на Земле, и там болеет Сам, призывая болезни и проблемы человеческие перенести в Царство Божие, к Нему (вот бы суметь!). Его же болезни мирами Вселенскими стали

Джонатан открыл глаза. Над ним с улыбкой склонилась Александра. Улыбнувшись в ответ, он с изумлением обнаружил, что находится в номере гостиницы, который они сняли по приезде в Каир. Ничего не понимая, он встревожено глянул на девушку.

В ее улыбке появилось лукавство:

- Ничего не помнишь?

- Как же не помню, все помню. - Лоб Пирса отразил напряжение мысли. - Помню, как мы попали в пасть Сфинкса, долго брели по разноцветным лабиринтам... О! Помню, будто бы я раздвоился, помню жрицу Изиды... Кажется, ее звали Геосати, да?

- Угу.

- Ну вот. А потом потом, - Пирс немного покраснел, - мы с тобой... хм! летали.

- Ну, ну?

- Что, ну ? Потом было ощущение невероятного блаженства и какого-то всезнания, что ли.

- А дальше-то что?

- Дальше? Хм, дальше... А дальше я лежу в постели с клопами в третьесортной гостинице Каира, а рядом - ты.

- Замечательно! Как в кино: шел - упал, очнулся - гипс.

- Так ведь... Уж не хочешь ли ты сказать, что ничего не было? - встревожился Пирс.

- Почему же, очень даже было. Только прошло уже две недели, как мы вернулись сюда, точнее - нас вернули.

- Что, прямо сюда? - Пирс снова с изумлением оглядел комнату, потом до него дошло. - Что? Сколько?

- Вот именно, - кивнула девушка.

- Кошмар. А ты-то откуда знаешь?

Саша снова заулыбалась:

- Ну-у, пути Господни неисповедимы. Ты же говорил о раздвоенности сознания.

- Говорил.

- А когда вспыхивал свет, тебе казалось, что ты что-то теряешь в каждом гроте?

- Было и такое.

- И ты по-прежнему ничего не понял?

Пирс тупо смотрел на Сашу, пока в его глазах не загорелся огонек:

- То есть ты хочешь сказать, - начал он медленно, - что у подножия Сфинкса я оставил свое физическое тело, а внутри Сфинкса были наши тонкие - Саша паузой подтвердила эту мысль, давая Пирсу во всем разобраться самому, и он, все еще медленно, продолжал:

- А наш полет... и все прочее - это дело наших душ?

- Я бы сказала, что под конец даже высшего душевного аспекта - монад, причем в их духовной составляющей.

- То есть в каждом гроте я оставлял по телу?

- Примерно.

- Но это же невиданный доселе грабеж. То-то я терял, сам не зная что, а оказывается, всего-то - самого себя. - Джонатан полусерьезно начал заводиться.

- Ну-ну, не кипятись, - успокаивающе произнесла девушка.

- О' кей, но все же: как мы оказались здесь?

- Вот уж не проблема для египетских жрецов, которые в свое время перетаскивали многотонные плиты при строительстве пирамид одним лишь словом.

- Так уж и одним?

- Поди проверь, - она снова хитро улыбнулась.

- Пожалуй, ты права, но, почему ты все помнишь, а я нет? - не унимался Пирс. - Это же обидно.

- Дело в том, что мое сознание было как бы размазано по всем телам, а твое после каждой вспышки света прерывалось. Поэтому, когда тебя вернули сюда, собрав заново, ты и не мог этого помнить.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что я был мертв?

- К сожалению.

- Что за бред? - выдохнул Пирс.

- Конечно, бред, - спокойно отреагировала Саша, - тем более, что двое господ из полицейского управления уже две недели пытаются понять: какого черта смотрители пирамид находят двух европейцев, занимающихся любовью у подножия Сфинкса, причем один из них не дышит и сердце его не бьется? А потом он исчезает из морга, а второй, точнее, вторая исчезает из полицейской машины.

Пирс молчал. Ему действительно было трудно запихнуть в свои мозги то, что рассказала Саша. Потом, глядя на ее саркастическую улыбку, он снова, растягивая паузы между словами, произнес:

- То есть, ты хочешь сказать, что все, что произошло с нами там, у лица Изиды, в точности повторялось на глазах у каких-то людей?

- Ну, каких-то это слабо сказано, поскольку было уже девять часов утра, и...

Вот тут Пирс не выдержал и вскочил с кровати:

- Что? Тысячи оголтелых туристов наблюдали за тем, как мы с тобой?.. Мой Бог! Я не верю.

- И правильно. Тебе эти оголтелые туристы фотографии покажут, хотя они есть и в газетах, - решила она добить Пирса. - И еще, когда снова придут полицейские, ты должен сказать, что с двадцать первого по двадцать шестое марта был здесь вместе со мной. Твои ассистенты это подтвердят.

- Нет, я не верю, я не понимаю. Этого просто не может быть.

- Конечно, нет! - Саша подошла к возмущенно расхаживающему по комнате Пирсу и положила руки ему на плечи, остановив его нервные метания, потом мягко заглянула ему в глаза и с обычной улыбкой сказала:

- А знаешь, у нас будет ребенок.

Пирсу стало дурно до слабости в коленях, потом смешно, потом весело, наконец - радостно, и, подхватив Сашу на руки, он закружил ее по комнате.

 

 

            ЧАСТЬ 1

                  НЕУДАЧНИК

 

ГЛАВА 1.

 

Светловолосый, голубоглазый Охо развалился в мягком кресле посреди своей комнаты, глядя на небольшую пирамиду, занимающую центр лабораторного стола. Сейчас стол мало напоминал лабораторный: Охо убрал с него все лишнее и накрыл его зеленым сукном, и теперь его творение покоилось в умиротворенном одиночестве, свободное от соседства всяких банок, склянок, осциллографов, пробирок и прочей сопутствующей утвари.

Молодой мужчина наслаждался уже одним только видом своего изобретения. Нет, не изобретения, и даже не творения, нет, он создал чуть ли не самого Бога, и то, что стояло перед ним на столе, способно было исполнить любое желание своего родителя.

В течение пятнадцати лет, отрешившись от окружающего мира, молодой ученый просидел в своем домике, приютившимся в предгорьях Альп, денно, а чаще нощно, работая над воплощением своей идеи в реальность. Все это время ему казалось, что мозаика творения, кубики которого он складывал, чудовищно сложна и непостижима, пока, наконец, несколько месяцев назад будто бы само собой не пришло простейшее решение, и теперь Охо посмеивался над этой простотой, постукивая пальцами по ручке кресла.

Столько времени думать над очевидной вещью. Право - смешно! Но ведь никто не додумался, кроме меня. Не зря говорят: все гениальное просто... А может, я - гений? - Охо немного покраснел от этого полу-утверждения, ибо что-то в нем шевельнулось в ответ на последнее слово.

Ладно, ладно, шутка это, шутка!.. Однако, - мысли ученого переключились на то, что неизбежно притягивало и манило его к себе, - чтобы эдакое мне пожелать?

Охо находился в состоянии эйфории после заключительного акта творчества. Как ученый, он сознавал, что прибор должен работать нормально, но с другой стороны, как человек, боялся испытывать его. Удивительно, но боялся он не того, что прибор вдруг снова откажет ему в исполнении желания - к этому он привык за многие годы - а как раз того, что тот возьмет, да и выполнит это самое желание. Это был какой-то древний, неосознанный страх, как будто нечто в глубине сознания предупреждало: сделай шаг, и ты окажешься во власти неизведанной мощи.

Охо смутно догадывался о причинах такого ощущения. За пятнадцать лет, особенно вначале работы, он много раз спорил с собой и со своим единственным оставшимся другом о последствиях подобного изобретения, но исследовательское искушение не позволило ему внять увещаниям внутреннего голоса и словам Пирса.

По мере же углубления изысканий он все больше думал о самой конструкции, и все меньше о значимости ее для всего мира и для себя. И вот решающий миг настал. Нужно было только остановиться на каком-то одном желании, которых вдруг оказалось такое множество - нереализованных, упрятанных за все эти годы куда-то вглубь. Теперь они бурно всплывали, крича наперебой:

- Меня!

- Меня!

- Нет, меня!

Охо улыбнулся этому хору, различая среди разноголосицы такие свои побуждения, как возвращение давно ушедшей жены или приезд Пирса, перед которым можно похвалиться открытием, или наведение порядка в доме, в котором давно не убирали, а также множество более мелких, даже неосознанных проблем и стандартно выбрал самое простое - сэндвич с ветчиной и зеленью.

Одобрив кивком головы это решение, он надавил кнопку прибора. Пирамидка - объем жидкого металла - покрылась легкой рябью, и у Охо возникло ощущение, что в комнате появился некто посторонний, и очень сильный. Этот кто-то только и ждал малейшего астрального импульса, чтобы материализовать его.

Не обращая на это внимания, Охо создал образ сэндвича вместе с его вкусовыми качествами, и даже ощутил его запах. Образ вызвал желание: даже выделилась слюна. В то же мгновенье он почувствовал во рту нечто странное и безвкусное, а в руке увидел полупрозрачный надкушенный бутерброд.

Ученого окатила волна разочарования от очередной неудачи, но тут же он действительно почувствовал вкус сэндвича во рту, а в руке теперь находился и сам сэндвич, ничем не отличающийся от своих естественных собратьев.

Фу! - выдохнул он свое разочарование, и, еще раз проверив вкусовые качества того, что оказалось у него во рту, стал нервно жевать.

Ну и ну! - он погрозил пальцем прибору, и с изумлением увидел, что над пирамидкой появились три полупризрачные формы, быстро заполнявшиеся материей. Охо рефлекторно выключил прибор, но за это время формы приобрели вполне материальный, хотя и жидкий, несуразный, неправильный вид. Поверхность пирамиды колыхнулась еще раз, выплюнув в помещение лаборатории еще одного призрака, и замерла.

Что за чертовщина? - разглядывая незваных гостей, лихорадочно думал Охо.

Между тем, объекты двинулись в сторону творца. Ему это не очень понравилось, тем более, что несмотря на первоначальную медлительность движений, скорость их начала возрастать. Охо вскочил и хотел броситься к двери, но в этот момент один незваный гость буквально прыгнул в его сторону и непонятным образом растворился в теле, вызвав у ученого ощущение крушения всех надежд. В следующую секунду другой предмет проделал то же самое, но на этот раз Охо испытал значительное облегчение. В то же мгновенье его озарила блестящая мысль, и он, включив снова прибор, буквально выкрикнул в него жгучее желание избавиться от оставшихся двух объектов, после чего опять нажал на кнопку выключателя.

Уже задрожавший перед прыжком в человека комок коричневатого цвета замер на месте, а над пирамидой появилось нечто, напоминавшее чернильную кляксу с щупальцами, распространившее противный запах гнили. Последний из четырех ранее материализовавшихся призраков тоже был кляксой, но гораздо меньшей и не такой мерзкой, как эта слизистая, студенистая тварь. Медленно подобравшись к замершим в воздухе двум объектам, словно парализуя их действия, клякса вдруг хлестко обхватила один из них и растворила его в себе, после чего таким же образом была уничтожена клякса поменьше.

Охо, пораженно наблюдавший за этой борьбой, даже не борьбой, а самым настоящим пожиранием, неосознанно ждал момента окончания этой трапезы, вызванной им самим. И как только клякса, закончив свое черное дело, двинулась в его сторону, он снова воспользовался прибором, жестко, без эмоций приказав ему уничтожить и этот объект.

В комнате теперь появилось что-то вроде коричневого ножа, от которого пахло человеческой смертью. Как робот, подобравшись механическими движениями к кляксе, нож начал рубить и кромсать ее на куски. Клякса извивалась, как могла, но нож спокойно проходил сквозь ее мягкое тело, оставляя лишь извивающиеся щупальца, которые быстро исчезали прямо в воздухе. Закончив свою работу , нож, естественно, направился к Охо. Тот, обессилев от безысходной борьбы, оказался под гипнозом ритмичных, беспощадных движений ножа. Тот влетел в не успевшего увернуться ученого, и Охо вздрогнул, ощутив в себе прилив хладнокровия и желание авторитарно управлять всем, до чего могло дотянуться его воображение.

ГЛАВА 2.

Он находился в состоянии шока, вызванного маршевым ритмом ножа, около получаса. Это было почти бессознательное состояние, во время которого ученый просто не мог думать или анализировать. Перед ним проносились картины подвластного ему мира, подчиненных ему государств и людей. Он видел кровь, но она не трогала его; он видел смерть, но она его не пугала; он наблюдал, как миллионы людей и механизмов по его велению проходят по всей планете, бескомпромиссно исполняя его приказы, подчиняя его воле все, на что падал его взгляд.

Испуг от этих видений пришел позже, когда вернулось осознание самого себя. Охо понял, что им владело состояние, присущее лидерам фашистских движений. Именно это испугало его. Еще бы: его бабушка и дед были сожжены в концлагере во время Второй Мировой. И вдруг он, ученый, бывший в молодости идеалистом-романтиком, и всегда отрицавший господство одних людей над другими вне зависимости от мотивов, ощущает в себе не просто мимолетное желание власти, а видит себя реальным властителем, всякое желание которого исполняется беспрекословно. Тут было о чем подумать.

Невеселое, но напряженное размышление вернуло его мысли к пирамиде. Он стал анализировать причину возникновения и действия непонятных объектов. Разочарование.., облегчение.., легкая угроза пирамиде, первый испуг от движения объектов в его сторону сильный страх, смешанный с острым желанием избавиться от прыжков всяких тварей внутрь его тела, и, наконец, жесткий приказ об уничтожении - все это последовательно было воплощено прибором в реальность. Проблема заключалась только в том, что Охо совсем даже не просил прибор материализовать эти эмоции. Странно было и то, что сандвич не был уничтожен прибором, и не делал попыток раствориться в теле ученого, минуя пищевод.

Тут-то и пришли на память слова Пирса о том, что большая часть человеческих эмоций бесконтрольна, а потому совершенно неизвестно, по какому принципу прибор будет их материализовывать. И здесь можно ждать любых неожиданностей.

Чертов Пирс с его предсказаниями! - отыгрался на друге незадачливый ученый. - Накаркал, невесть что, а мне теперь расхлебывать .

Охо начал понимать, что, если в случае с сэндвичем он указал прибору конкретный процесс и образ желаемого, то в других случаях он не собирался ничего материализовывать, а просто испытывал эмоции. Это заставило прибор вернуть астральные импульсы, оформленные в плотном виде, к месту их возникновения, то есть в те центры сознания ученого, которые эти эмоции породили. Получалось, что прибор работает абсолютно нормально. Это он, Охо, не совсем в порядке. Подобное допущение заставило мужчину с удивлением и уважением посмотреть на свое творение, скромно возлежавшее на прежнем месте и делавшее вид, что ничего особенного не произошло.

Ну, хитрюга! - вслух, как к живой, обратился изобретатель к пирамиде. - Кто же тебя научил придавать форму эмоциям и желаниям?"

Охо задумался на секунду, а потом, все так же вслух, продолжил:

- Впрочем, схема материализации позволяет, очевидно, воспринимать форму непосредственно в том виде, в котором она существует на астральных уровнях материи. И в этой же форме прибор воссоздает их в плотном мире, как бы разворачивая проекцию. Недаром же все эти... Черт! Я даже не знаю, как их назвать... - эти твари ни на что не похожи и какие-то размытые. И каков же изо всего произошедшего вывод?

Ответ дался ученому нелегко, поскольку возникал парадокс между необходимостью контролировать эмоции, с одной стороны, и возникновением этих эмоций в подсознательных областях мышления, до которых Охо никогда даже не пытался добраться, с другой.

Хм! Вот Пирс, тот мастер на такие дела. Но ведь прибор мой, а не Пирса. Значит, и я должен научиться контролировать себя , - никаких других вариантов разрешения этого парадокса не возникало, хотя в ответ на последние слова кто-то внутри Охо хмыкнул с сомнением: Как бы наоборот не вышло! Но ученый отмахнулся от этой поправки.

Да и вообще все это не столь важно. Это лишь детали! А приборчик-то работает! Работает! А?! Вот что важно! А остальное приложится , - сказал себе творец творца, и после этих слов погрузился в мечты.

ГЛАВА 3.

Джонатан Пирс умиротворенно наслаждался красотами гор, плывущих мимо окна его автомобиля. Одной рукой он перебирал неразлучные четки, что не мешало ему другой рукой держать руль, огибая все изгибы горной дороги. До виллы Охо оставалось около мили, когда Пирс остановил машину на своем излюбленном месте. Отсюда открывался чудесный вид на альпийские хребты и вершины гор, а внизу раскинулась уютная долина, где нашли прибежище около двух сотен коттеджей и вилл, одна из которых принадлежала его другу.

Вдыхая легкий воздух гор, смешанный с запахом диких цветов, Джонатан осмысливал причины своего внезапного решения приехать к другу. Дело было в том, что именно сегодня собрался симпозиум, которого Пирс ждал три года, подготавливая объемный доклад, исследующий некоторые аспекты буддизма.

Тогда почему же я здесь, а не на симпозиуме? - спрашивал он себя, вспоминая, как в аэропорту Каира помимо своей воли вдруг заказал билет в Италию, вместо того, чтобы лететь в Нассау. Не хочу об этом думать, но похоже, Охо все-таки собрал эту свою штуковину, исполняющую желания. Чем же другим объяснить мое присутствие здесь?.. Если это так - продолжал он размышлять, - возникает второй вопрос: а не слишком ли много Охо на себя взял? Хорошо еще, если объектом подобных экспериментов буду только я, но... Сегодня я, завтра эта долина, а послезавтра... Да, черт возьми, неприятная история. Ладно, что толку рассуждать? Приеду и все увижу, хотя нужно быть готовым ко всему .

Пирс постоял на краю утеса, от души потянулся до хруста в костях, и снова уселся за руль.

Он остолбенел, когда дверь, в которую он позвонил, открыла Дина, жена Охо, покинувшая фанатичного ученого около десяти лет назад. Хотя Пирс и не видел ее все это время, но знал, что она снова вышла замуж, у нее двое детей, и она вполне счастлива в этой своей новой жизни. Тем сильнее удивило Пирса то, что он опять встретил ее в доме Охо.

- Привет, Ди, - ошеломленно произнес гость.

- Здравствуй, Джонатан, - радостно кинулась женщина ему на шею. - Я очень тебя ждала. Охо сказал, что ты вот-вот приедешь.

- Неужели? - с улыбкой спросил Пирс, делая окончательный вывод о причинах своего приезда. - Он что же - провидец?

- О, нет. Он - творец.

- Вот как?! - Пирс не стал спорить с этим, и решил перейти на другую тему:

- Мы так и будем стоять в дверях?

- О, Господи! Извини. Проходи, пожалуйста. - Дина пропустила гостя в дом.

- Твоя львиная грива по-прежнему неотразима, - преподнес Пирс комплимент жене друга.

- Куда ж ей деться? - смущенно отреагировала женщина, тряхнув тяжелой копной пшеничных волос, с которой приятно контрастировали тонкие черты лица. - Разве что облысеть?

- Это было бы еще более экстравагантно, - оба рассмеялись.

- Слышу в доме знакомый мужской голос, - появился с распростертыми объятиями в дверях гостиной Охо. - Привет, привет, дружище! - мужчины обнялись. - Очень рад тебе. Мы ведь не виделись...

- Девять месяцев.

- Точно.

- Но я вижу серьезные перемены в твоей жизни, - сказал Пирс, указав глазами на женщину.

- А, Дина. - Глаза Охо заблестели лихорадочным блеском. - Да, она решила вернуться, и я очень этому рад.

Однако Пирс заметил, что скрытый холодок сопровождает эти слова. Такой холодок возникает, если человек думает и говорит о пройденном этапе своей жизни или о законченной работе, когда мозг его уже занят другими проблемами. Это впечатление целиком подтвердилось тем, что Охо сразу же предложил сменить тему разговора. Очевидно, именно эта тема была связана с той, что интересовала теперь ученого.

- Но пойдем, пойдем, - потянул гостя за рукав хозяин, - я должен показать тебе мое творение. Ты будешь удивлен.

Пирс уже и так все понял, но надеялся, что встреча с неизвестным произойдет не сегодня, однако контролировать события он все еще не мог. Наблюдая за Охо, он заметил, что по мере приближения к лаборатории походка и осанка идущего впереди него человека меняются. Из свободного, внешне коммуникабельного хозяина дома тот превращался в настороженного вора, крадущегося к банковскому сейфу.

Когда Охо открыл дверь, остановившись на пороге лаборатории, и обернулся, Пирс едва не вздрогнул: перед ним было искаженное страстями лицо, в глазах которого полыхали алчность и маниакальный огонь.

- Тс-с, - Охо приложил палец к губам и мягко вошел внутрь.

Пирс сразу ощутил в комнате присутствие чего-то холодного и бесстрастного, но неизмеримо мощного, как будто здесь находился астральный робот, бездумно исполняющий любые желания безо всякого исключения. Он увидел на столе небольшую пирамидку, над которой, как только они вошли, начало извиваться что-то полупрозрачное, быстро превратившись в какую-то бесконечную, вибрирующую, всхлипывающую от вожделения змею. Змея потянулась к Охо, но в тот же миг к ней метнулось коричневое лезвие, разрубившее ленту на мелкие части, которые словно испарились в воздухе.

- Бог мой! Что это такое? - одновременно с испугом и отвращением спросил Пирс.

- Это и есть мое изобретение, о котором я тебе столько говорил. - Охо, как будто нарочно, не понял вопроса Пирса, который касался вовсе не пирамидки, а того, что происходило над ней.

Эмоция гостя мгновенно породила чернильную кляксу, которая не замедлила впрыгнуть в него, вызвав прилив ужаса. Однако Пирс, привыкший сохранять контроль над собой, так же мгновенно отсек от себя нежелательную эмоцию, и только жилка дернулась у его правого глаза. Охо, внимательно наблюдавший за состоянием друга, не мог скрыть своей досады от того, как тот держит себя в руках. Эта досада породила грязно-оранжевую сферу, но все то же лезвие коричневого цвета без промедления уничтожило ее.

Пирс понял, что Охо уничтожает свои материализованные эмоции приказами беспощадной воли, не доброй, а скорее яростной.

Все эти события заняли не более двадцати секунд, что позволило хозяину лаборатории, как ни в чем не бывало, продолжить разговор:

- Я сделал это, Джонатан! Я сделал это! - Над прибором появилось достаточно яркое розовое солнце, и Охо не стал его уничтожать, позволив ему войти в себя. Дождавшись этого слияния, Пирс заметил, как по спине друга прошла легкая волна, которая, достигнув глаз, превратилась в затуманившую их пелену наслаждения.

- Как же ты назвал его?

Охо вышел из одурманенного состояния и самодовольно сказал:

- Я назвал его Демиург !

- Демиург ? То есть мастер, творец.

         Вот именно. Хочешь сигарету?

Пирс не успел ответить, а в руке Охо уже появилось то, о чем он сказал.

         Ты же все видишь сам.

- Да, вижу, - гость бездумно смял, протянутую ему сигарету.

Если бы он хоть на мгновение опустил свое внимание до астрального тела, то ощутил бы гнев, но его не было, поскольку усилием воли ему удавалось удерживать осознание своего Я в области абстрактного мышления. Джонатан воспринимал происходящее, как телевизионный фильм, в котором нет героя, вызывающего сочувствие. Сейчас он был прагматичным компьютером, воспринимающим информацию не в алгоритмической последовательности, а единым куском, не фрагментарно, а в виде слегка размазанной в деталях целостной картины. Но он должен был задать один единственный вопрос:

- И что, твой Демиург действительно исполняет любые желания?

- Конечно! В том-то все и дело!

- Поздравляю! - не очень искренне произнес Пирс.

- Спасибо!

Между тем Охо, понимая, что все идет не так, как ему хотелось бы, досадливо сказал:

- Пожалуй, на сегодня хватит. - Он повернулся к двери: - Идем?

- Да, - Пирс с облегчением вздохнул и расслабился, переступая порог лаборатории, заметив с удивлением, что Охо не выключил прибор.

Они дошли до гостиной, и Пирс был вынужден изумляться снова: на стенах висели оригиналы Рубенса, ярко сияли золотые украшения и огромная хрустальная люстра.

- О-о, и здесь перемены, - заставил себя улыбнуться гость.

- А как же? - откликнулся хозяин дома. - Надо ведь и пожить в свое удовольствие после долгих трудов. - Охо разлил бренди по рюмкам.

- Конечно, конечно, - Пирс все еще не мог справиться с потоком новой информации.

- Мы с Охо очень счастливы, - прижалась к плечу мужа Дина, нежно глядя ему в глаза. Однако ответный взгляд, перехваченный Пирсом, больше напоминал взгляд создателя на свое творение, нежели взгляд супруга на равноправного и любимого партнера. Изо всего увиденного Пирс уже сложил полноценную, но не очень утешительную картину поведения своего друга. И этот взгляд окончательно утвердил его в мысли о том, что ни его приезд, ни возвращение Дины и ее теперешнее поведение не являются случайными и самостоятельными решениями.

- Итак, Джонатан, что ты теперь думаешь о том, что видел? - перешел Охо к интересующей его теме

- То, что ты сделал, гениально. - Здесь Пирс был искренен. Еще недавно он был совершенно уверен, что такое изобретение невозможно, поскольку природа желаний все еще не поддается контролю и анализу человеческого разума. Очевидно, прозрение поразило его друга, подобно молнии, и тому удалось сделать невозможное. Но он не был способен контролировать и анализировать свои желания: он просто стремился их выполнять, не задумываясь о причинах и следствиях. Все это мелькало в голове Пирса, а вслух он спросил обычным голосом:

- Как давно ты закончил работу?

- Полгода назад.

- И все это время молчал?

- Я экспериментировал и привыкал.

- Хм! Это правильно. И что же думаешь делать теперь?

- Еще не решил. Честно говоря, я не до конца понимаю возможности прибора, хотя сам его создавал. - Взгляд Охо снова подернулся наркотической пеленой блаженства.

- Ты не намерен продемонстрировать его ученым?

Это была легкая провокация со стороны гостя, и она вполне удалась: Охо закашлялся после глотка бренди. Придя в себя, он даже улыбнулся:

- Ну и вопросы ты задаешь. - Он помолчал, и Пирс увидел в его глазах жестокий холодок. - Нет, я пока не намерен отдавать его миру. Мне нужно еще время, чтобы все обдумать.

Эти слова Пирс перевел так: зачем отдавать миру то, с помощью чего я - Охо - способен подчинить себе этот мир? С другой стороны, ученый боялся, что мир сумеет завладеть прибором, что делало ситуацию неуправляемой, а потому неинтересной для Охо. Вопрос Пирса потревожил хозяина, и тот решил закончить беседу:

- Однако ты устал с дороги, а я тебя пичкаю своими достижениями. Твоя комната прежняя. Отдохнешь, а завтра я тебе покажу вещи более практические, нежели ты видел сегодня.

- Пожалуй, ты прав: пора бы и отдохнуть.

Встревоженный Пирс попрощался с хозяевами и поднялся на второй этаж в спальню.

 

ГЛАВА 4.

Охо часами просиживал в своем излюбленном кресле перед пирамидой. Она стала для него идолом, Богом, центром Вселенной. Он поклонялся ей и просил ее выполнять его желания. Их исполнение вызывало в нем чувство сопричастности к процессу творения мира, что возносило его в самомнении на высоту, недостижимую для прочего человечества.

Он испытал прибор сначала на простейшей материи: картины и вещи. Затем перешел в мир человеческий и изваял для себя Дину, вырезав из ее памяти десятилетие жизни без него и вычеркнув те черты характера, которые мешали их общению. Он призвал ее к себе как куклу - глупую, преданную и нежную. Теперешняя Дина даже не помнила, что у нее где-то есть семья, она никогда не спорила с Охо и всегда улыбалась ему, даже если он ее бил в припадке бесконтрольных страстей.

Ощущение всемогущества продолжало расти после подобных побед, и он не видел нужды сдерживать свои желания и чувства. Напротив, он искал их в себе, а затем обожествлял, лелеял и пестовал, доводя до уровня самостоятельных божеств, которым тоже поклонялся, как отдельным сущностям. У него даже не возникало мысли, что все эти божественные сущности всего лишь часть его самого, и он мог бы управлять ими. Для этого нужно было думать и анализировать их природу, а Охо не желал размышлять на тему о природе этих божеств, считая это богохульством.

Единственное, что он позволял себе делать, так это просить прибор уничтожать некоторые эмоции, чувства и желания уже после их материализации. Но делал он это, не нарушая субординации. Он апеллировал к пирамиде как к Высшему Богу, прося ее об уничтожении малых божеств - своих страстей. Получалось, что он в этом процессе всего лишь униженный проситель, а это постепенно ставило его в полную зависимость от собственного астрального тела, которое в конечном счете являлось всего лишь генератором, то есть причиной деятельности, как пирамиды, так и ее порождений.

Именно из-за этих перемен в своей психике Охо бессознательно ощутил в Пирсе угрозу своему творению, поскольку гость, судя по его поведению, был способен контролировать Высшего Бога , не говоря о божествах

... Несмотря на то, что Джонатан действительно устал с дороги, спать он пока не собирался. Переодевшись в спортивный костюм и подождав, когда в доме все успокоится, он тихо открыл дверь своей спальни и спустился к лаборатории. Охо был там: из-под двери пробивалась полоска света, и было слышно какое-то бормотание. Так и не разобрав слов, Пирс вышел через черный ход на улицу, где теплая летняя ночь встретила его запахом цветов, и подошел к освещенному окну лаборатории. Оно было открыто.

... - Я ожидал, конечно, что Пирсу не понравится все, что он увидит, но теперь уже это не имеет никакого значения. Брысь! - неожиданно выкрикнул Охо...

... Пирс заглянул в окно. Он успел увидеть, как исчезла в воздухе серая клякса, искромсанная коричневым ножом, вонзившимся затем в тело ученого...

... - Тогда чего же я боюсь? - Охо немного помолчал, размышляя. - Может, того, что Пирс говорит меньше, чем знает. Это я заметил. Более того, он откровенно осторожничает, понимая, что я могу быть опасен. Хм! А что же я? А я действительно очень даже опасен. Ха-ха-ха! - Настроение Охо теперь резко изменилось:

- Пирс! Пирс! Да кто он такой, этот Пирс? Стоит мне только пожелать, и этот самый Пи-ирс, - хозяин лаборатории издевательски удлинил гласную в фамилии своего друга, - побежит ко мне на задних лапках, как это сделала раньше Дина. Да и то правда: разве не по моему желанию он приехал сюда? Так-то: знай наших...

... Джонатан снова заглянул в окно, ощущая, что психика Охо входит в штопор. Он увидел, как от прибора к человеку в комнате тянется целая вереница разноцветных лент и предметов.

Они сплетались, извивались, вибрировали, шипели, кромсали и поглощали друг друга. Зрелище было не из приятных...

... Охо, словно не замечая происходящего с ним, продолжал свою мысль, все больше распаляясь:

- А если нужно будет, так я вообще убью его. Стоит только пожелать. Да черт с ним, с Пирсом! Еще время Моего Бога тратить на него. У Него есть дела и поважней

... Пирс снова заглянул в комнату: разноцветные ленты сменились длинным, похожим на коричневую пилу, полотном. От него исходила ощутимая угроза всему окружающему: оно резало, пилило и кромсало все, что было создано до этого чувствами Охо.

Джонатан побледнел и схлопотал черно-серую кляксу испуга, которой, по счастью, не заметил увлеченный своими мыслями ученый...

... - Начинать нужно с малого. Дина и Пирс были первыми и вполне удачными опытами. Теперь я готов к тому, чтобы получить во владение всю долину, в которой стоит мой дом, а также людей, проживающих здесь. - Охо немного помолчал, а затем четко сформулировал свое желание: - Итак: я хочу, чтобы вся эта долина вместе с людьми на ней, и окружающие пастбища стали моей собственностью...

... Пирс ощутил, как вокруг начало что-то происходить: кто-то закричал невдалеке, в окнах вилл и домов стал зажигаться свет, где-то заурчал двигатель автомобиля. Гость не хотел признаться себе в том, что все это действительно происходит рядом с ним и с ним самим, и делает это его бывший друг.

Пирс едва успел уничтожить роту клякс, направлявшихся к нему...

... Охо краем глаза заметил что-то постороннее, но что это было, точно не разглядел. Он выключил свет и вышел из лаборатории...

... Пирс, подумав о том, насколько безгранично Охо доверяет прибору, если даже после такого приказа способен отправиться спать, перепрыгнул через подоконник. Он ощутил, как нечто страшное, похожее на волкодава, надвигается на него, но успел создать мысленный образ пустоты, в котором растворяется это нечто, и угроза исчезла.

Очевидно, хозяин дома оставил в лаборатории ловушку для воров, поэтому даже не закрывал окно на улицу. Справившись с этой неожиданностью, Джонатан включил свет, чего хозяева не могли заметить, так как окно их спальни находилось с другой стороны дома, и сел в кресло, где незадолго до этого сидел Охо.

Что произойдет, если я прикажу пирамиде самоуничтожиться, прихватив с собой в ад саму память Охо о Демиурге ? Он уже сломал Дину и натворил каких-то дел в долине. Я уж не говорю о себе, поскольку я-то способен хоть как-то защищаться. Если отдать такой приказ, вернется ли все на свои прежние места или останется как есть?

Неожиданно Пирс увидел, как над пирамидой появились облака чисто розового и розового с примесью коричневого цветов. Он сразу сообразил, поскольку предметы охали и вздыхали, обвивая друг друга, что Охо и Дина занялись любовью. Ясно было и то, что коричневый оттенок - оттенок насилия - принадлежит эмоциям хозяина дома. Негодовать по этому поводу было бессмысленно, но Джонатан сделал вывод, что прибор действует и на расстоянии. А это в свою очередь заставляло гостя быть осторожным вдвойне, чтобы не давать хозяину возможности делать выводы о своих желаниях и мыслях по тем астральным клише, появление которых тот мог наблюдать в лаборатории.

Между тем, охающие облака проникли сквозь стену и исчезли из лаборатории, потянув за собой аналогичные по цвету вздыхающие ленты, и направляясь, очевидно, к своим создателям. Пирс вернулся к размышлениям:

Если же я оставлю все, как есть, то Охо, в конце концов, захочет власти над всей планетой, если не подальше, а тогда возможные жертвы не идут ни в какое сравнение с теми, что неизбежны теперь, если я отдам приказ о самоуничтожении пирамиды. Ну что ж: из двух зол выбирают меньшее...

... Лежа в постели, Пирс трясся в нервной лихорадке, пока, наконец, ему не пришла в голову мысль об отмене своего приказа-желания, после чего приступ сразу прекратился. Он лежал обессиленный, в холодном поту, вспоминая события последнего часа.

В первые несколько секунд после приказа вообще ничего не произошло, и это молчание уже само по себе было жутким. Пирсу показалось, что он свидетель затишья перед бурей, во время которого в комнате скопилась психическая сила, сопоставимая по мощи с ядерным взрывом. Более того, он мог поклясться, что прибор начал думать, а потом в него, в Пирса, полетело все, что только можно себе вообразить: змеи, кляксы, ленты, пилы, ножи, горшки, облака - все это выглядело кашей всевозможных цветов и оттенков. Он приказал прибору уничтожить это месиво, но тот выполнил приказ не полностью: большая часть астральных клише вливались в Пирса потоком. Он упал на пол и забился в истерическом припадке, пока силы не оставили его, истощившего нервную энергию. Когда через некоторое время все эти штуковины уже не могли основательно на него влиять - настолько он отключился от происходящего - тогда вернулось самосознание: он, абстрагировав свое внимание от земного тела, усилием воли заставил тело подняться, как мешок с костями, дотащил его до кровати и бросил там в лихорадочном состоянии.

Уже теперь, отменив приказ, он понял, что Охо застраховался от подобных вмешательств в свою жизнь и жизнь пирамиды, отдав приказ об уничтожении всякого, кто посягнет на него лично или на прибор. Однако Охо не понял того, что задача подобного рода является алгоритмической, последовательной, а это уже область рассудочной, а не астральной деятельности. Поэтому приказ Пирса об уничтожении заставил Демиурга думать. Эта способность и вовсе испугала гостя, ибо неизвестно, как и что мог надумать этот самый творец . После этой мысли, получив напоследок потрясшую его кляксу, сквозь стену проникшую в комнату, гость понял, что уже не может ни о чем больше думать, и впал в тяжелое забытье.

 

ГЛАВА 5.

Утром Пирса разбудил ужасный крик Охо. Поскольку накануне Джонатан так и уснул в спортивном костюме, он мгновенно вскочил и бросился в лабораторию. То, что он увидел, заставило его задрожать от ужаса, но, сжавшись в ожидании полка клякс, он с удивлением понял, что их нет. Тогда он еще раз оглядел представшее перед ним зрелище. Всю лабораторию заполняло жуткое месиво - разноцветное, орущее, шевелящееся, воняющее и постоянно изменяющее свою форму.

Прижатый к стене, истерически выкрикивая приказ об уничтожении этой быстро разрастающейся твари, посреди лаборатории стоял с искаженным лицом Охо, но монстр словно и не думал исчезать.

Пирс подошел и выключил прибор. Монстр вздрогнул и стал распадаться на части, которые вылетели в окно, а небольшая их доля досталась хозяину и его гостю.

- Что?.. Что?.. Что ты сделал? - Задыхаясь от ярости, бросился Охо к Пирсу.

Тот остановил его одним движением руки и холодным взглядом:

- Остынь!

Охо задрожал, потом весь обмяк, и, сев прямо на пол, зарыдал:

- Ты убил меня. Его нельзя было выключать. Там все мои желания и мечты, вся моя жизнь!

- Успокойся, Охо. Прибор цел, а это чудовище было небезопасно.

- Это ты его создал! Ты! - Лицо Охо снова исказилось яростью. - Пока тебя не было, все шло как надо.

В лабораторию вошла Дина:

- Дорогой, что случилось?

- Убирайся отсюда! - заорал Охо на жену. - Только тебя здесь не хватало! Подстилка! Дрянь! Шлюха!

- Хорошо, хорошо: я уйду. - Женщина вышла.

Пирс, молча наблюдавший эту сцену, не спеша подошел к Охо, и, взяв его за локоть, сказал:

- Вставай, вставай, - и, когда тот встал, Джонатан продолжил:

- Знаешь, твои отношения с Ди не мое дело, но все же...

И он от души врезал старому приятелю в челюсть. Тот отлетел к окну и несколько минут лежал с ошеломленным видом, не понимая, как это с ним - творцом творца - могут так обращаться.

Затем он поднялся и сел, посмотрев на Пирса долгим, многообещающим взглядом.

- Вот что, дружок, - заговорил он наконец, - ты мне уже успел поднадоесть за эти несколько часов. А не свалить ли тебе отсюда?

- Нет проблем, старик, - в тон ему откликнулся Пирс. - Только я кое-что с собой прихвачу, чтобы тебе не повадно было превращать людей в зомби.

- Что? Что ты сделаешь? - Охо привстал.

- А вот что, - вытаскивая из розетки штепсель и засовывая пирамиду под мышку, ответил Пирс и быстро пошел к двери.

- Я... Да мне... Да... Я убью тебя! - пока глаза Охо рыскали по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого, Пирс юркнул за дверь и захлопнул ее, предварительно прихватив с собой ключи, оброненные Охо на пороге.

В сопровождении боя тамтамов, который разъяренный хозяин извлекал из дверей лаборатории, Пирс побросал вещи в чемодан, засунул туда же пирамиду, и, не попрощавшись с Диной, готовящей на кухне завтрак, бросился к выходу из дома. Уже в гостиной по прекратившемуся стуку он понял, что Охо покинул лабораторию через окно и неминуемо встретится с ним на пороге дома. Поэтому, открывая парадную дверь, он уже занес ногу для пинка, и стоявший там с молотком в руке Охо отлетел от удара в грудь, не успев даже замахнуться.

***

Доехав до излюбленного обрыва, Пирс по привычке остановил машину. Ему было ясно, что Охо не может сделать тех выводов, которые удалось сделать ему самому, поскольку незадачливый ученый не обладает для этого необходимой информацией. Это успокаивало, явно указывая на тактическое преимущество Пирса. Размышляя, он начал перебирать четки. Во-первых, ясно, что после выключения пирамиды ничего особенного не произошло, то есть все, что было сделано прибором до сих пор, не вернулось на свои места. Второй вывод был не менее важен: прибор увеличивал ауру своего действия, как бы включая в свое поле материализации всех существ, на которых ему указали. Об этом говорило появление монстра в лаборатории после того, как Охо отдал приказ о подчинении себе всей долины. Однако Пирс был убежден, что это не все. Монстр, возникший в лаборатории, был, безусловно, порожденьем не только астрального мира, но и разума. И это пугало Пирса больше всего, ибо было совершенно неясно: как, почему, а главное - зачем, прибор начал думать, накапливая, сортируя и оформляя эмоции, страсти и чувства в единый клубок.

Ведь его этому никто не учил, а это могло привести к созданию целой астрально-материальной живой планеты, копирующей все астральные импульсы, исходящие от настоящей Земли. Появление такого тела рядом с ней или на ее поверхности грозило совершенно непредвиденными событиями, а ситуация, выпущенная из-под контроля, контролирует того, кто ее выпустил. Это означало, что человечество вполне могло оказаться под колпаком этой самой небывальщины , как мысленно окрестил ее Пирс.

После столь плачевного вывода он энергично встал, и снова уселся за руль автомобиля. Не приняв окончательного решения, он избрал простое ожидание, пока Охо сам чего-либо не предпримет. А в том, что это произойдет, Пирс был уверен абсолютно.

 

ПЕРВЫЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ

 

Свет померк, затихли и звуки. Ночь накатывалась волной человеческого небытия. Уплывали вдаль мысли и чувства, слабо пахнущее духами тело упало в никуда вместе с памятью. Нет меня, нет его, нет мира - ничего. Лишь тьма, объявшая, наконец, свет, окружила мое Я , а оно - маленькое и беспомощное пред этой Довселенской Никчемностью, все же билось и пульсировало бессознательно, отчаянно, упрямо.

Тьма и Я - кто осветит, кто потушит. Сгущающаяся ночь отбирала последние ощущения-отражения, словно поставила себе целью не дать, не позволить, пресечь поиск любой точки опоры, в которой могло бы увидеть, осознать себя Я . Одна пустота - до разрыва, до смерти, до Забвения - начало паники, ужаса, Страха.

Страха?..

Тьма свернулась в кольцо, в спираль, в жгут, скрученный из клубов туч разноцветных, мрачных, бездумных. Вращающийся мир Тьмы звал, обволакивал, затягивал в свой эпицентр-центр, гипнотизируя медлительностью-мерностью вращения.

Неужели в Ничто? Неужели в Никуда? - замерло в оцепенении Я , забыв о последней своей принадлежности - пульсе.

Теперь Я было лишь Страх.

Страх?..

Из центра спирали Абсолютного Ничего поверх клубящихся, но неколебимых туч Тьмы, появился цветок. Он приближался-распускался, занимая собой все пространство Пустоты. Пестики-дыры и лепестки-туманы - сизые, коричневые, серые длились-текли, образуя Легионы Тьмы, Легионы Ничего, и было лишь Я - Страх-иллюзия и Тьма-ужас-иллюзия - сон!

Сон?..

Клубы-тучи-туманы втянулись туда, откуда взялись - в Ничто, и предстало небо - бездонное, лазурное, неподвижное. Ни облачка для ищущего взора, будто чудесный летний день, но... солнца не было. Лишь однородная, ясная Беспредельность до горизонта и за ним.

За ним, за горизонтом, небо сливалось с морем. Океан Вечности состязался с небом в Беспредельности, и их жгучие объятия покидали неподвижную реальность. Даже штиля не было в этом единстве, но вот корабль...

Посреди океана и неба, прямо на границе меж ними высилась, парила, вздымалась величественная бригантина. Полыхают на палубе блики золота, раздуваются паруса, увлекая корабль в путешествие по Океану Покоя, и начертано на борту Имя Его.

Имя?..

Корабль Вечность разрезал воды Океана Жизни, и округлые паруса указывали на стремительный его бег. Но корабль оставался недвижим, ибо на всем горизонте и за ним не было даже точки, чтобы узнать, сравнить, понять маршрут, скорость, курс. А за и под кормой океан, застывший, как слеза янтаря - бездонный и все такой же неподвижный, как небо - хранил свои тайны. И было совершенно неясно, куда и зачем глядят глаза красавца-рулевого.

Рулевого?..

Высокий брюнет в капитанской треуголке, красном камзоле, ботфортах и при шпаге твердо сжимает позолоченные рукоятки штурвала, не глядя на компас. Что видит он в безбрежной дали покоя? По каким ориентирам прокладывает маршрут необычного судна?

Или не кораблем вовсе правит брюнет?

Быть может, он управляет тем, что вокруг корабля.

Вокруг?..

Неожиданно я оказываюсь на палубе в виде красивейшей из женщин, одетой в бальное платье, оттенок которого сливается с небесной синевой, солнце-волосы убраны наверх, а голову венчает диадема из черных алмазов, наибольший из которых украшает лоб.

Брюнет в красном камзоле изящным движением закрепляет румпель и направляется ко мне. Он чрезвычайно любезен, что-то рассказывая мне о Вселенной, о Вечности и своей власти. Он говорит, что корабль, где мы находимся, ни что иное, как центр мира, и вокруг него, в Океане Жизни разбросаны мириады миров-планет и звезд. Он рассказывает так, что я ощущаю на себе гипнотическое воздействие его власти и силы, и напрягаю до предела свое сознание, чтобы не оказаться подчиненной, раздавленной, обольщенной брюнетом в красном.

- Не изволит ли мадмуазель дать свое согласие на то, чтобы стать моей женой? - обволакивает баритон. - Наш союз послужит Вселенной.

- Вы слишком торопливы, сударь, - отзываюсь я в лихорадочном поиске ответов: зачем я ему? Кто я? Что я значу во Вселенной, если Его Величество Люцифер предлагает мне брак? Кто, кто, кто? Зачем?

- Не желает ли мадемуазель взглянуть на маленькую часть моих владений, хозяйкой которых может стать и она, если, конечно, согласится принять мое предложение? - ни лести, ни улыбки, ни жестов повесы - все сдержанно и с достоинством, будто во всем происходящем нет никаких чувств, но какая-то высшая необходимость... для него. Вот только я этой необходимости не знаю, что и означает игру.

- С удовольствием, - надеясь на получение дополнительной информации, произношу я, и мы взлетаем.

С высоты оказывается, что корабль действительно представляет собой центр океана жизни, и от него расходятся концентрические волны до горизонта, за горизонт. Я выхватываю глазами какие-то острова на поверхности.

- Это - мои миры, - отзывается на мои мысли спутник, - я их князь.

Через некоторое время он произносит:

- Спустимся.

Мы устремляемся вниз. Я с удивлением вижу раскинувшуюся на десятки километров золотую решетку, в провалах которой зияют водовороты. По прутьям решетки в сопровождении классической музыки движутся танцующие пары. Все сверкает и блестит в этом мире. Надушенные, одетые в невообразимо-роскошные платья, осыпанные бесценными украшениями, дамы одаривают своих кавалеров застывшими улыбками, изредка бросая цепкие взгляды на наряды, прически и внешность других дам. Мужчины - чопорные и развязные одновременно - что-то нашептывают в ушки, украшенные бриллиантами. Все это походило бы на театр, где главными действующими лицами являются куклы, если бы...

Изредка одна из пар, как бы случайно, проваливается в проемы между золотыми прутьями решетки, но и в этот момент - миг смерти - выражение их лиц не меняется, будто они думают, что и это игра. Водоворот Океана Жизни уносит их, разлагая, растворяя без остатка и следов для того, чтобы позже использовать этот отработанный материал при создании других, более совершенных форм.

- Печально! - произношу я.

- Закономерно! - отзывается брюнет.

- А как же сострадание и любовь? - не сдаюсь я.

- Им невозможно объяснить это, да и не нужно... пока. - Его взгляд холоден и расчетлив. - Здесь живут, играя в представления о том, кто каким должен быть, но не знают даже себя. Это мир иллюзий. - Брюнет рассуждает так, будто сидит за шахматным столиком:

- Искренность здесь смешна и опасна.

- Но...

- Я покажу вам мир искренности. Летим.

Мы снова парим над океаном, пока я не оказываюсь в странном лесу, по которому туда-сюда ходят самые обычные люди. Внезапно я обнаруживаю, что брюнет оставил меня.

В мире, куда он меня забросил, светло, и люди спешат по своим делам, мало обращая внимания друг на друга. На меня никто не смотрит. Я понимаю, что здесь никому ни до кого нет дела, искренность тяжела и сопряжена с ответственностью, и мало кому удается брать на себя чужой груз, а также делиться своим, ибо информация о себе - залог зависимости от другого. Мне становится зябко от царящего здесь многолюдного одиночества.

Начинает смеркаться. С ужасом я обнаруживаю, что головы окружающих меня людей превращаются в волчьи, лисьи и кабаньи морды. Теперь они действительно искренни: грызутся, рычат, кусают друг друга. Но меня по-прежнему никто не видит, и я благодарю брюнета за эту милость.

Сумерки сменяются ночью. Оборотни растворяются в воздухе, оставляя меня наедине с неподвижным лесом. Время здесь кто-то выкрал: час или вечность не имеют значения. Я сижу на небольшой поляне на каком-то пне и жду. Ничего не происходит.

По спине бегут мурашки от жуткой тишины, темноты и неизвестности. Ни ветерка, ни шевеления, ни звука. Смерть! Одиночество! Никого и ничего, не для кого и не к кому! Первая вечность проходит.

Никаких перемен. Хоть бы звезды были видны. Я начинаю молиться, но молитвы проваливаются в пустоту, в никуда. Вторая вечность прошла.

Сколько должно быть терпения, чтобы сидеть вот так, зная, что идти некуда, да и не для того оставил меня здесь брюнет, чтобы я могла куда-нибудь идти. Но я пытаюсь. Тщетно! Ноги не слушаются, меня сковало невидимыми цепями. Третья вечность прошла.

Потекли мысли о брюнете. Показал миры масок и оборотней - все фальшь и обман. Нет в его царствах Любви-Мудрости, а Вселенная, в которой чего-либо не достает, несовершенна. Четвертая вечность прошла.

Я умею любить. Нет, не умею - просто люблю. Уметь любить - значит напрягать свои силы, любовь же течет как река, без сомнений и усилий. Она и есть сила. Пятая вечность прошла.

Может, для того предложил он брак, чтобы одарила я его миры Любовью-Мудростью? Но достанет ли у меня сил на это? Что за вопрос: сколько есть сил, отдам этим холодным планетам. Шестая вечность...

Забери меня отсюда! Быстрей! . Седьмая...

На корабле все как прежде. Я смотрю вдаль. Закрепив румпель, брюнет в красном камзоле подходит ко мне:

- Могу ли я услышать ответ на свое предложение? - учтиво осведомляется он.

- Да. Я не вижу смысла в нашем браке, но, если вашим мирам, а значит, и вам самому не достает Любви-Мудрости, я готова вдохнуть Ее в них.

- Как же вы это сделаете, если я Князь этих миров, а вы для них - никто? - он слегка разочарован и удивлен.

Я смотрю ему прямо в глаза:

- Если я стану вашей женой, вы получите возможность управлять моей Любовью в своих целях, чтобы не отстать от развития Вселенной, окружающей ваши миры. И я, как вы понимаете, не могу позволить вам этого сделать, - мой голос спокоен. - Но, если вам нужны подлинно-высокие чувства, не пропущенные через призму вашего Эго, то вам придется уступить мне регентство или заключить со мной договор по управлению вашими мирами.

Брюнет молчит, не выказывая своих чувств, затем произносит:

- Я согласен на второе, - его лицо по-прежнему незыблемо, - и позвольте мне, мадмуазель, в честь нашего союза познакомить вас...

На палубу с шумом и смехом выбегают четверо ребятишек. Я с изумлением вижу на их головах маленькие рожки.

- ... с нашими детьми, - впервые на лице брюнета появляется подобие улыбки.

Какая глупая шутка! - думаю я, поднимая на руки веснушчатого мальчишку.

Шутка?..

 

ГЛАВА 6.

Что-то давно ничего не слышно от Охо, - думал Пирс, спускаясь пешком с двенадцатого этажа дома, в котором он обитал. - За пять месяцев после нашего бурного прощания он наверняка собрал новый прибор, но не мог же он забыть о моем существовании... Ладно о моем, есть же еще и Демиург . О нем-то он должен помнить. Признаться, ждать - самое поганое дело... Проклятье: когда же, наконец, починят лифт? , - выругался он с досадой.

В ту же секунду в лифтовой шахте что-то заурчало, заскрежетало, будто сопротивляясь постороннему вмешательству, и стало ясно, что лифт рванулся вверх.

Джонатан, давно ожидавший какой-либо странности, с которой могла бы начаться необъявленная война с Охо, все-таки вздрогнул от неожиданности и приготовился к встрече с неведомым. Он ощутил, как биение сердца связывает его с движением лифта: что-то вытягивало, высасывало из него чувства и мысли, предлагая взамен реальности пропасть неизмеримой пустоты. Лифт еще не доехал до площадки, где его ожидал Джонатан, а он уже знал, что, а точнее, кто его там ждет. Вечность, вечность...

Дверь лифта начала открываться в вечность, обнажая, сминая, унося прочь мысли и чувства. Пустота...

В центре лифта стоял он - Пирс - полупризрачный, как дым, и настойчиво зовущий к себе: в омут, в пропасть, в небытие, небытие...

Призрак ждал, а Пирс стоял окаменевший, парализованный высшей волей своего Я . Интеллект и желания рвались в лифт, раздирая своего хозяина на части, и только приказ свыше, какая-то неколебимая точка говорила происходящему нет! . Он не видел, не мог видеть, как над ним, устремив огненный взгляд на его призрак, возвышается сотканный из марева Египетского воздуха образ Изиды. Пирсу казалось, что он теряет контроль над собой, размазываясь во времени и пространстве. Он ничего не ощущал вокруг, кроме слегка колеблющейся, притягивающей к себе пустой формы, и еще того, что Вверху, Вверху...

Кто ты? .

Кто я, кто я... , - отзывалось набатом в раздвоившемся сознании.

Кто мы..?

Кто мы, кто мы..?

Кто он..?

Кто он, кто ...

Если бы Пирс сделал шаг, там, позади, остался бы лишь призрак с его подлинным Я , а интеллект, привычки, чувства - все перешло бы к этому заменителю... черт! заместителю. Эта словесная ошибка в оценке происходящего, протекающая где-то вдалеке, как река, уносящая свои воды за горизонт, вернули Джонатану четкость восприятия. Он сделал усилие над собой, и зафиксировал сознание в высшей точке напряжения.

Я! - мощно и четко раздалось в голове, по спине Пирса прошла приятная волна мурашек.

Я - центр! Мой путь вращается вокруг меня. Я - центр мысли и сознания! Я - центр влияния и силы , - Пирс произносил этот древний мантрам, ощущая, как точка, где было зафиксировано его сознание, наливается энергией. Он улыбнулся этому свету, который нес с собой блаженство и успокоение.

Призрак затрепетал, начал размазываться, двоиться, принимать какие-то убогие формы, но все же ему пришлось сделать шаг вперед, ибо теперь уже ничто не могло поколебать волю Пирса. И, сделав шаг, он сделал и второй. Отчаянно сопротивляясь, извиваясь, протестуя и кривляясь, он шел и шел до тех пор, пока не слился с человеком вне лифта.

Демиург-2 не ведал и не мог знать, что такое душа человеческая, а тем более - высшая воля его Я , и уж конечно, не по силам ему была борьба с Той, Что Пришла На Помощь его противнику. Он был всего лишь машиной. Он проиграл.

Пирс вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа: лифт даже не шелохнулся. Выругавшись напоследок, мужчина вышел из кабины и продолжил спуск, прерванный столь бесцеремонно.

 

ГЛАВА 7.

Согласно своим планам, Охо без каких-либо усилий стал хозяином долины. Его новый прибор работал безотказно. Во избежание неприятностей, ученый приручил прибор только к себе, отдав ряд соответствующих приказов, и Демиург-2 материализовывал теперь мысли только своего творца. Охо знал, что Пирс не полезет в драку первым, а потому не спешил с объявлением войны. Лишь закончив все дела с долиной, отработав до тонкостей все команды, адресованные прибору, ученый решился, наконец, на месть. Он понимал, что Пирс - не Дина, которой достаточно было свистнуть, чтобы она прибежала, а кроме того, существовала вероятность, что его бывший друг давно уже уничтожил доставшийся ему прибор. Это было бы вполне в характере Пирса.

Другого выхода у Охо не оставалось. Рано или поздно войну пришлось бы начать: не мог же он допустить одновременное существование двух приборов. Поэтому приказ о подчинении Пирса был все же отдан. Ученый понаблюдал за действием прибора, но ничего особенного не заметил. Это убедило его в том, что операция по уничтожению Высшей Сущности Пирса прошла успешно, оставив от Джонатана только интеллект, а остальное - тело и чувства - по мнению Охо, вообще не заслуживало внимания.

Охо очень гордился этой своей находкой - душевной смертью. Человек оставался: его тело, чувства, мысли были прежними, но он становился бездуховен, а потому им можно было управлять с помощью исключительно материальных стимулов и угроз. Духовные факторы просто переставали интересовать такого человека. Такая разновидность убийства доставляла Охо истинное удовольствие.

Пирс приехал на следующий же день, как ему и приказал ученый. Он был весел и приветлив, словно забыв о своем прошлом визите. Они с Диной болтали о давно минувших событиях, о кино, об искусстве, а Охо внимательно наблюдал, но ничего подозрительного не заметил. Если это и была игра, то первоклассная.

Ближе к двенадцати часам, хозяин дома решил проверить своего друга, неожиданно сказав:

- Джонатан, послушай. Когда ты был у меня в последний раз, то, очевидно случайно, прихватил с собой такую пирамидку из металла...

Реакция Пирса была мгновенной:

- Ха! Дружище! А я-то голову себе сломал: откуда, думаю, у меня эта железяка. Так она тебе нужна?

- Очень! Очень, Джонатан.

- Нет проблем. Как приеду, вышлю тебе ее. Ума не приложу: как она попала ко мне в чемодан?

- Видимо, случайность, - улыбнулся Охо.

- Конечно, случайность, - подыграл Пирс. - Я чужого никогда не возьму.

- Так ты пришлешь?

- Конечно, конечно.

- Вот и ладно.

Ночью Пирс проснулся от какого-то шороха в комнате: Охо искал пирамиду. Не мог же он знать, что Демиург-1 сейчас находится в гараже его виллы и к тому же включен в сеть.

Результат обыска успокоил Охо окончательно. Теперь перед ним открывалась прямая дорога к мировому господству. Он не задавал себе вопроса: зачем это надо? Он мог господствовать, и этого было довольно. Все прочие вопросы он считал сентиментальностью и абсурдом сомнений.

Пирса же мало интересовал тот порядок, который собирался диктовать миру Охо. Основой взаимоотношений между людьми он считал партнерство, но не диктат. Он понимал, что его недавняя победа в схватке у лифта - результат духовного развития, и на Земле нашлось бы немного людей, сознание которых подчинялось душе, а не земным чувствам и мыслям. Поэтому, мировой порядок Охо в любой форме не мог быть лучше существующего, ибо иерархия власти была бы создана еще более искусственно, чем прежде, лишая людей всякого выбора, понимания происходящего, а значит, и ощущения свободы.

Пирс решил ошеломить успокоившегося Охо превосходством своего сознания. Он отдал приказ Демиургу-1 восстановить психику Дины и прежний порядок взаимоотношений в долине.

 

ГЛАВА 8.

Утром его, как в прошлый раз, снова разбудили громкие крики в гостиной.

- Проклятье! - в ярости кричала Дина. - Ты - безмозглый идиот! Да кто дал тебе право делать из людей марионеток? Я, счастливейшая из женщин, мать двоих детей, бросаю все только потому, что какой-то маньяк захотел удовлетворить свое самолюбие! Да тебя нужно изолировать от общества! Ты - опасен! - Пирс уже стоял на лестнице и видел, как взъерошенная Дина, уперев руки в боки, стоит над поникшим Охо, глядя ему прямо в глаза. - Тебе надо лечиться! - выдохнула она, но тут, заметив Пирса, снова вспыхнула:

- А-а, Джонатан! Дружок молчаливый, разглагольствующий обо всем что угодно, кроме правды! Дерьмо! Дерь-мо!

Пирс, не желавший пока выдавать своей роли в происходящем, сделал недоуменное лицо:

- Наверное, я чего-то не знаю. Что произошло?

- Ах, он не знает! А кто же тогда еще может знать о том, что этот тип, - женщина жестко указала на Охо, - изобрел прибор, подчиняющий себе все и вся, и выполняющий любые желания своего хозяина? Или ты тоже зомби, какой и я была до вчерашнего вечера?

- Я? Зомби? Не знаю, - лицо Пирса выразило недоумение, - не замечал, хотя вряд ли можно заметить, когда становишься зомби.

- Опять философствуешь. Ладно! Я убираюсь отсюда сию же секунду. Идите вы к черту со своими философиями и изобретениями!

Дина схватила уже собранный чемодан и выскочила из комнаты, хлопнув напоследок дверью. Через минуту в гараже взревел мотор, и визг шин возвестил, что Дина покинула Охо окончательно.

Когда шум автомобиля затих, Охо, выругавшись, что Пирс истолковал, как реакцию на невыполнение пирамидой приказа немедленно вернуть Дину, схватил трубку телефона и набрал номер местного отделения полиции:

- Логарт, говорит Охо Что? Ах, да, да, доброе утро. Я хочу, чтобы вы задержали мою жену на пару суток... Что? Какое еще основание? Я так хочу! Я, да мне... Ладно, я сейчас позвоню вашему руководству и сообщу, что вы не защищаете интересов собственника, на территории которого служите... Что? Как не моя территория? Это даже смешно. Может, вы не знакомы с дарственной от семнадцатого мая прошлого года..? Нет..? Тогда вы полный идиот и уже уволены. - Охо нажал на рычаги телефона, секунду сидел, задумавшись, затем снова набрал какой-то номер:

- Алло! Хенинкс, доброе утро... Да. Это я, Охо... Ни черта не понимаю. Что значит: чем могу служить? Да, ты просто служишь мне, и все... Нет..? Кому..? Макфинли..? Черт! Да он же подарил всю эту долину мне... Как ничего не известно об этом? Ты что: смеешься надо мной..? Ладно! Я все понял. Вы еще попляшете у меня! - Охо бросил трубку. - Это черт знает что такое!

- Что случилось, Охо? - Пирс был сама невинность.

- Я ничего не понимаю. Мой прибор не действует. Но самое удивительное, что все прежние действия отменены, а этого просто не может быть. Если.., если, - он вдруг остановил свой взгляд на Пирсе. - Так вот где собака зарыта! Это ведь все твои штучки, да?

- Какие штучки, Охо? О чем ты говоришь?

- Да, да. Опять твой приезд. Но как? Как? - Охо перестал обращать внимание на Пирса, быстрыми шагами измеряя гостиную. - Допустим, ты задействовал свой прибор, но мой-то работал! Невозможно было, не подчинив его, блокировать заложенную в него программу. Возникла бы война между приборами, но ее нет. Почему? Почему? - он снова кинулся к гостю: - Что ты сделал? Объясни мне!

Пирс, однако, не собирался сдаваться:

- Я не понимаю тебя. Ты, очевидно, действительно съехал с катушек. Я даже не знаю, о каком приборе ты говоришь.

- Не морочь мне голову, Пирс. Иначе иначе я убью тебя.

Охо сделал несколько быстрых шагов к секретеру, стоявшему в углу комнаты, и достал из ящика пистолет.

- Ты что, совсем рехнулся? - начал привставать Джонатан, не ожидавший такого развития событий.

- Сидеть! - завопил Охо. - Сидеть, сукин ты кот!

Пирсу очень захотелось, чтобы пистолет в руке хозяина дома превратился в... кусок хлеба, например. Охо ошеломленно смотрел на то, что появилось в его руке, а потом начал безумно хохотать, отбросив хлеб куда-то в угол.

- Ты убил меня! Ты убил меня! Все, все, что у меня было - ты отнял все!

- Может быть, и так. - Пирсу, открывшему свои карты, больше не имело смысла запираться. - Но только все, о чем ты говоришь, было не твоим. Ты присвоил себе и Дину, и долину, и пытался то же самое проделать со мной.

Раскачиваясь в истерике, Охо причитал:

- Убил, убил! - Но вдруг его взгляд стал более осмысленным.

- Но как, как тебе это удалось?

- Это было сложно, но ты не забыл, конечно, что приказывал своему прибору лишить меня души.

- Ну?!

- Я выиграл эту битву, что дало мне возможность контролировать как Демиург-1 , так и твой прибор, поскольку моя воля оказалась сильнее твоих эмоций и интеллекта, выражаемых прибором. Однако, я предпочел разрушить все разом. Поэтому и не вмешивался в твои дела до сегодняшнего дня.

- Гнусный мерзавец! Лжец! Лицемер! Я... Я... - Охо рванулся в сторону лаборатории. С грохотом открыв дверь, он пришибленно уставился на стол, на котором растекалась лужица жидкого металла. Бывший ученый с лицом идиота медленно осел на пол и забился в конвульсиях.

На улице раздался рев полицейской сирены. В гостиную вошли полицейский и два человека в штатском. Один из них, обращаясь к Пирсу, так и не покинувшему своего кресла, сказал:

- Добрый день! Я - Хенинкс, адвокат мистера Макфинли. Мистер Крейн сделал сегодня несколько странных звонков, оскорбив офицера полиции и утверждая, что он - собственник этой долины. Вы, очевидно, мистер Пирс, друг мистера Крейна. Не объясните ли нам, что здесь происходит?

В этот момент из лаборатории донесся хрип и какой-то грохот. Трое гостей удивленно посмотрели в ту сторону, а затем перевели взгляды на Пирса, молчаливо требуя объяснений. Тот встал и жестом пригласил мужчин следовать за собой.

Войдя в лабораторию, они увидели, что Охо с безумным взглядом и сдавленным хрипом крушит все, что попадалось на его пути. Увидев вошедших, он дико захохотал и швырнул в полицейского большую колбу. Тот увернулся, а стена, о которую разбилась колба, задымилась под воздействием кислоты. Еще одна колба отправилась за первой, вызвав уже нешуточный огонь. Двое штатских выбежали вон из дома, а Пирс с полицейским, приложив всю свою силу, и на какое-то время просто отключив Охо ударом в солнечное сплетение, скрутили его и буквально вынесли из пылающей лаборатории.

В доме что-то взрывалось, и через несколько минут он весь был охвачен пожаром. Адвокат подошел к Пирсу, смотревшему на пламя, и задал прежний вопрос:

- Все-таки, что здесь произошло?

Пирс, глядя на Охо, отбивающегося от санитаров, запихивающих его в смирительную рубашку, ответил:

- Здесь творец попал в зависимость от своего творения. - И, немного помолчав, добавил грустно:

- Печальный конец!

- Пожалуй! - не зная даже с чем, согласился Хенинкс.

А где-то в гараже пылающего дома начала растекаться еще одна лужица жидкого металла, когда в мозгу Пирса мелькнула нечаянная мысль: А все-таки жаль прибор! , после чего он развернулся и зашагал к своей машине. Взявшись за ручку двери, он обернулся и с изумлением увидел, как пламя, бушующее над домом, оформилось в до боли знакомые черты Алой Ведьмы - Изиды. Тряхнув головой, чтобы сбросить наваждение, он еще раз взглянул в ту же сторону: фигура не исчезала, и Пирс с тяжелым сердцем уселся за руль. Похоже, он что-то сделал не так.  

ДАЛЬШЕ

                                                       

ГЛАВНАЯ

TopList