АЛЕКСАНДР САВЕРСКИЙ 

   ЧАСТЬ 2

МАЛЫШ ФАБИО

ГЛАВА 1

Малыш Фабио сосредоточенно пинал перед собой жестяную банку из под пива, размышляя над трагичностью своей судьбы. Еще бы: в десять лет не иметь друзей, и не потому, что сам ты плох, а потому, что сверстников у Фабио во всей округе почти не было.

Летом всегда здорово, когда на каникулы из городов приезжают в долину, забравшуюся далеко в Альпы, мальчишки и девчонки. Тогда они все вместе, несмотря на запреты взрослых, бегают к водопаду купаться, разбрасывая с визгом во все стороны ледяные брызги, сверкающие на солнце. Или лазят в чужие сады собирать все, что там еще не успело созреть. А то... Да чего уж вспоминать: теперь осень, все разъехались по своим школам в города, остались вон только Лео - сынок Макфинли - колобок в крапинку , как прозвал его Фабио за излишнюю полноту и веснушки, да зануда Ллойд, которого невозможно оторвать от его книжек.

Неплохо, конечно, когда тебя учат прямо дома и нанимают для этого учителей. Не то, что у меня, - огорченно пнул в очередной раз банку малыш, - мама не может себе этого позволить. Она не может даже послать меня в городскую школу: нет денег. Конечно, Лео вон или Ллойду хорошо, - Фабио метнул завистливый взгляд в сторону роскошных вилл, стоящих недалеко друг от друга, - полный дом игрушек, о которых я даже и помечтать не могу. Одни компьютеры только чего стоят, но у Ллойда отец - адвокат и защищает интересы Макфинли, который владеет здесь всем, - очередной шлепок ногой подбросил банку очень далеко, что доставило малышу небольшое удовольствие, - а что моя мама? - домохозяйка, которая всего лишь убирает в их домах. Эх! Был бы жив отец!

Мысли малыша перенеслись в недавнее прошлое, на три года назад, когда в двери их дома постучал друг тогда еще живого отца - Джулио Корриди. Он долго мялся в дверях, и мама почему-то заплакала, когда он еще ничего не сказал. Потом все куда-то ушли, и их не было почти неделю. К Фабио приходила Франческа - жена Джулио - и ухаживала за ним. Потом мама вернулась одна и долго плакала. Из ее причитаний Фабио понял, что отец вместе в Джулио пас отару овец и сорвался в пропасть, но его труп так и не нашли. С тех пор Фабио больше его не видел.

Да! Если бы он был жив! - малыш с любовью вспомнил свои игрушки, которые мастерил ему отец. Даже Лео завидовал ему, несмотря на свою спесь. Еще бы: отец был настоящим мастером - часовщиком, электриком, механиком, да и вообще мог бы сделать, наверное, даже настоящую ракету, если бы было из чего и для чего. Но отца теперь не было, и они с матерью кое-как кормились от большого стола богатеньких, властвующих в долине.

Фабио в очередной раз стукнул по банке ногой, и та, срикошетив о небольшой камень, угодила в ограду дома, который совсем недавно сгорел. До этого дня к дому никого не подпускали. Полиция что-то выискивала здесь, но сегодня впервые путь был свободен.

В глазах малыша вскипел вулкан любопытства: первым полазить по пожарищу, да еще где - в доме первого шизика долины - это ли не подарок судьбы для любого мальчишки! Фабио усмехнулся про себя: Надо ж, прямо в точку попали с прозвищем. Шизик попал в психушку! Кто бы мог подумать .

Через щель в заборе глаза малыша обшарили обгоревшие остатки дома: никакого движения или признаков кого-либо живого обнаружено не было. Тогда Фабио подошел к воротам с калиткой, но они оказались опечатанными полицией. Крякнув от огорчения, он деловито оглядел пустынную улицу и, неторопливо дойдя до ближайшего дерева, раскинувшего свои ветви над забором, неуклюже подпрыгнул, ухватился за ветку и, помогая себе ногами, взгромоздился на развилку ствола. По одной из веток он добрался до верхней части забора, пыхтя, дотянулся до него ногами, и, наконец, спрыгнул в сад, ушибив слегка колени и продрав в этих местах штаны.

Подождав реакции на свое проникновение в запретную зону, малыш, все еще озираясь, осторожно направился к дому. Остановившись на его пороге, он огляделся в последний раз, и смело шагнул в полумрак, пропахший дымом.

Через час он извозился, как трубочист, перебрав кучи всяческой рухляди, и не обнаружив, к своему огорчению, ни одного целого предмета, который бы его заинтересовал. В лаборатории стояли обгоревшие приборы, битое оплавленное стекло скрипело под ногами, в центре под обрушившейся балкой поблескивала лужица какого-то металла. В других помещениях дома он вообще ничего не нашел, кроме остатков сгоревшей мебели и бытового оборудования. Уже отчаявшись в своих поисках, малыш напоследок заглянул в гараж, который очень мало пострадал от огня. Только взрыв полупустой канистры с бензином опалил помещение и обрушил дальний угол.  

Фабио подошел к стенду с инструментами и воровато потянул с него штангенциркуль, плашку и несколько метчиков для нарезания резьбы. Не то, что ему все это было нужно, но уходить из этого никому уже не нужного дома пустым тоже было обидно. Не найдя на стенде больше ничего интересного, малыш еще раз внимательно осмотрел помещение. Его острый взгляд зацепился за обгоревший провод, который тянулся от розетки над слесарным столом в металлическую тумбочку. Заинтересовано хмыкнув, он последовал за проводом к металлическому ящику и потянул облупившуюся дверцу. Тяжелый визг металла неприятно резанул по нервам, заставив малыша замереть на несколько секунд. Но тишина оставалась в пределах допустимого: где-то по-прежнему шумел водопад, но ничего подозрительного не было слышно. И тогда Фабио опустил глаза.

Сердце его екнуло и замерло от восхищения: в ящике лежала пирамидка из блестящего с матовым отливом металла.

Вот это - да! Высший класс! - мысленно воскликнул искатель, - Что же это за штуковина? - восторг переполнял малыша. Он приподнял пирамидку, оказавшуюся легче, чем он предполагал, и стал разглядывать ее со всех сторон. В результате этого осмотра провод развалился в нескольких местах, но это не смутило Фабио. Отец, пока был жив, многому научил сына, и уж подсоединить новый провод не составляло для него особых проблем, тем более, что в мастерской отца было полно всякой всячины для устранения домашних неисправностей.

Не найдя в пирамиде ответов на свои вопросы, Фабио вытащил из карманов то, что утянул до сих пор, и, бросив все это на стол, направился вместе с пирамидой к пролому в стене.

Когда он дошел до угла, ему пришлось замереть на месте, а потом быстро прыгнуть обратно, прежде чем нос автомобиля, мотор которого урчал за воротами, показался в проеме распахнутых ворот. Пригнувшись к земле, малыш выглянул наружу. Это были полицейские. Лейтенант Ронни Логарт отдавал распоряжения двум сержантам, и до Фабио долетели лишь обрывки фраз:

- ... чего-то недостает... кажется ... неизвестно что... Еще раз обыщите весь дом... обстоятельства дела ... очень странно... Обо всем необычном докладывайте немедленно.

Покраснев до кончиков ушей, Фабио подумал о том, что не закрыл ящик в гараже, и, если здесь те же полицейские, что обыскивали дом в первый раз, то они могут заметить эту деталь.

А! Все равно не узнают, кто здесь был и что взял! - очень хладнокровно для своих лет подумал воришка. - Надо уносить ноги .

Полицейские тем временем вошли в дом, позволив Фабио совершить спринтерский рывок через двор к воротам, оставшись незамеченным. Через квартал, свернув на перпендикулярную улицу поселка, малыш пошел спокойней. По этой улице он вышел к лугам и по задворкам садов добрался до своего дома, который ютился на окраине, почти скрывшись в тени утеса. По утесу где-то там, наверху, петляла серпантином дорога, связывающая долину с внешним миром.

Он решил ничего не говорить матери, пока не присоединит провод и не проверит действие прибора. К тому же перед ним встала действительно серьезная проблема: что сказать матери, когда она узнает о приборе. Ведь он его украл, а у них в семье такие проступки наказывались строго.

Малыш знал, что мать сейчас убирает в доме Хенинксов, и потому спокойно прошел в мастерскую отца. Здесь, отыскав кусок провода с уже прикрученным штепселем и зачистив не обгоревшие концы шнура, выступавшего из пирамиды, он быстро скрутил их и заизолировал специальной лентой.

Ну, с Богом! - произнес он шепотом и вставил штепсель в розетку. Поверхность пирамиды покрылась рябью, и тотчас над ней появилась полупризрачная сфера, буквально на глазах превратившаяся в подобие солнечного шара, а рядом с ней возникла противная серая клякса, и оба эти предмета двинулись к малышу.

Тот замер, как будто увидел змею, надеясь, что его не тронут, и действительно, объекты замерли на месте. Обрадованный, но все еще осторожный, Фабио от всей души пожелал, чтобы они совсем исчезли: Чур меня, чур! - и шар с кляксой послушно начали блекнуть, пока не растворились без следа.

Рука Фабио, до сих пор лежащая на штепселе, резко выдернула его из розетки.

Фу! Ну и дрянь! - ругнулся он мысленно. - Чертовщина какая-то! У шизика шизовые приборы , - малыш с облегчением рассмеялся над своим простеньким каламбуром, однако понять, с чем же он столкнулся, его мозг был не в состоянии.

Он не мог квалифицировать появление странных предметов, но то, что они подчинились его желанию и исчезли, наводило на некоторые пока еще не оформленные мысли. Он ломал себе голову с полчаса, и в итоге размышлений ему показалось, что все им увиденное - бред и разыгравшееся воображение.

Привидится же такое , - отбросив от себя сомнения, подумал он, и, как ни в чем не бывало, снова включил прибор. Сейчас Фабио был совершенно спокоен, и, как бы подтверждая его выводы, ничего особенного не произошло.

Ну! Что я говорил?! - воскликнула одна часть мозга Фабио, но другая, ищущая приключений и проигравшая спор, испытала досаду. Столкновение этих чувств снова породило две полупрозрачные несуразности. Малыш вновь замер всеми мыслями и чувствами, и опять взмолился об избавлении от незваных гостей. Поскольку он был совершенно искренен в своем желании, а его мозг не был еще обременен сомнениями и неверием, ему это опять удалось. Только прибор он на этот раз не стал выключать, и когда объекты исчезли, он гневно выкрикнул пирамиде:

- Да кто же ты такая, черт возьми?!

Ответ оказался полной неожиданностью для малыша. В течение двух часов в него летели кляксы, ножи, шары, ленты... Растущий организм мальчишки поначалу справлялся со всем этим потоком эмоций, желаний и страстей, но в конце концов он потерял сознание, мягко повалившись на пол мастерской.

Когда Фабио очнулся, начинало уже смеркаться. Не соображая, что произошло, малыш встал и увидел пирамиду, но прежде, чем у него появились хоть какие-то эмоции, выдернул шнур из розетки.

Зная, что вот-вот придет мать, он бросился к бочке во дворе смыть с себя сажу, которой он измазался в доме Охо, предварительно упрятав пирамиду в кучу хлама, валявшегося в углу мастерской. Умывшись, он уселся на ступеньку крыльца и тупо смотрел на заходящее солнце, отбрасывающее свои лучи на громоздящиеся невдалеке снежные вершины.

Вид величественной картины внес успокоение в его повзрослевшую в течение двух часов душу. Повзрослевшую? Насколько? На века?

Груз приобретенных познаний угнетал. Фабио был до смерти напуган тем, о чем ему поведала своеобразным языком пирамида. Демиург , так, кажется ,- подумал он.

Теперь малыш знал то, о чем никто из его знакомых не мог даже помыслить. От первых мыслей шизика Охо, мысленно пройдя вместе с ним весь многолетний исследовательский путь к оформлению научных и паранормальных идей, поучаствовав вместе с ним в реализации большинства его желаний, столкнувшись с мало постижимой волей и принципами некоего Джонатана Пирса, Фабио знал теперь и о том, отчего сгорел дом ученого.

Во всем этом шквале информации, никак не желавшей укладываться в маленькой голове Фабио, было что-то, что не давало ему покоя, что-то главное. И уже под стук каблучков матери, направлявшейся к калитке по освещенной фонарями улице, заставив свой мозг работать активней в эти считанные секунды, малыш понял, что в его руках оказалась волшебная палочка, о которой мама ему читала столько сказок.

Осознав эту ликующую мысль, он радостно побежал навстречу матери.

- Что это с тобой, Фа? - ласково обняла сына женщина, прижимая его к себе.

- Я тебя люблю, ма, - с любовью глядя в ее глаза, ответил малыш, - и мне так хочется, чтобы у нас с тобой все было хорошо.

Мягко потрепав его по щеке, Лючия - так ее звали - улыбнулась устало и сказала:

- Обязательно будет, сынок, обязательно. Идем, я тебя покормлю.

Пока мать гремела посудой, Фабио размышлял над своей тайной. Он скорее чувствовал, чем понимал, что Демиург небезопасен. Образ сумасшедшего Охо стоял перед его глазами, как оживший комикс. А вдруг и с мамой случится то же самое, если она узнает о приборе?

Слава Богу, что со мной все обошлось, а ведь могло быть и хуже! - малыш поежился от воспоминаний.

- Ты что: мерзнешь? - Лючия подошла к сыну и потрогала губами лоб. - Температуры вроде нет.

- Конечно, нет, - подхватил малыш, - это так, нервы.

- Что? - Мать изумленно замерла с кастрюлей в руках. - Какие нервы в твоем-то возрасте? Опять, небось, триллеров насмотрелся у Лео! - Фабио предпочел молчать, позволяя матери развивать свою версию его неожиданного повзросления.

Но вопросы так и распирали малыша, и он не удержался, спросив с набитым ртом:

- Ма, вот если бы к тебе в руки попала волшебная палочка, что бы ты делала?

Лючия с улыбкой посмотрела на сына, радуясь его детской наивности, и ответила:

- Откуда же ей взяться, этой палочке?

- Не-е, - прожевывая спагетти, промычал малыш, - я серьезно: вот если бы?

- Ну, если бы, - женщина, которой только исполнилось тридцать, всерьез задумалась, а потом рассмеялась, - скажешь тоже - волшебная палочка.

- А все-таки, - не унимался сын.

- Ну, попыталась бы вернуть твоего отца.

- А ты думаешь, это возможно? - поинтересовался малыш, перестав жевать.

- Так ты же говоришь о волшебной палочке, а она вроде как все может.

- Угу! Конечно, а чего бы ты еще хотела?

- Ой! Да что за глупые вопросы ты задаешь? Только душу травишь, - Лючия немного рассердилась, поскольку вопрос сына всколыхнул самое больное за последние годы: нет мужа, нет того, нет этого. Она встала и молча начала убирать со стола.

- Ладно, извини меня, ма, - понял ее состояние Фабио.

- Иди спать, - голос матери был снова мягким и ласковым, - мне еще гладить для Макфинли.

- Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Фабио добрался до своей кровати и, свернувшись калачиком, начал думать.

ВТОРОЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.

Кто я?

Я зависла над горным отрогом, обрамляющим небольшую долину: в прошлом, будущем или теперь?

Невысокие скалы разбросаны, как выпавшие зубы невиданных великанов, по лесистым склонам скрывающихся за облаками вершин. В лесу буковые деревья, а в долине кипарисы - вот и разберись, где это место - в Гималаях, Кордильерах или вовсе не на Земле.

Я спускаюсь ниже и попадаю в какой-то храм. Я знаю, что это храм, хотя здесь никто не молится, а группа людей что-то обсуждает. Внезапно я оказываюсь рядом с женщиной лет тридцати, черты лица которой будто бы отлиты из гипса, и сливаюсь с ней.

Кто я?

В правой руке у меня жезл, в левой чаша, на плечах белый плащ с капюшоном, который покрывает мои черные волосы. Головы всех присутствующих тоже покрыты, так положено.

Я не знаю этих людей, но женщина, которая теперь я, знает.

Она в гневе и заражает этим чувством меня. Люди, сидящие вокруг, один за другим высказывают то, что нам не нравится.

- Они должны быть наказаны, - произносит капюшон, из-под которого твердо смотрят синие глаза и торчит окладистая рыжеватая борода. - Сколько можно терпеть их распущенность и кровь? В свое время Моисей наказал евреев за меньшие прегрешения.

- И что же? - со сталью в голосе отвечаем мы. - Разве страх научит людей миру и любви? Может, именно поступок Моисея наложил на народы богобоязнь, вместо того, чтобы привить им боголюбовь!

- Любовь? - синий взгляд становится ироничным. - Можно поговорить и об этом. Например, о любви Христа.

- И чем же вас не устраивают высокие чувства Мирового Учителя? - мы становимся колючими.

- Лично меня устраивают, - без тени смущения парирует борода, - но есть мир, который воевал при Моисее, проповедовавшем богобоязнь, и продолжает воевать после Христа, заповедавшего любовь. Это - факт, мало зависящий от меня.

- Вот и жаль! - вскидываемся мы. - Каждый сидящий здесь имеет определенную миссию по отношению к народам Земли. Это означает, что народы страдают, если кто-либо из нас не выполняет этих самых миссий. Так кого же я должна наказывать: вас, расписывающихся в своей беспомощности, или народы, страдающие от вашей безответственности?

Откуда-то слева доносится мелодичное:

- Не стоит гневаться, сестра. Ведь и ты имеешь свою миссию, которую сейчас отказываешься выполнять. В чем же ты обвиняешь нас?

Мы смотрим в темные глаза изумительно красивой женщины: у нее аккуратный прямой нос, тонкие ноздри, высокий лоб, скрывающийся под капюшоном, и идеальный, чувственный рот. Мы даже ощущаем запах фиалок, так она свежа, но сейчас не время для симпатий, и мы произносим:

- Я могу исполнить свою миссию, но вы все знаете, что это - крайняя мера, за которой только пропасть и разрушение. Не останется ничего, все придется начинать заново. Вы этого хотите?

В храме повисает тишина, и мы молчим некоторое время, давая остальным подумать, а затем заканчиваем:

- Прошу всех, кто согласен со мной, поднять руки.

Только три руки, включая мою, подняты из двадцати четырех. Мы проиграли, ибо здесь не бывает воздержавшихся. Ярость клокочет, грозя переполнить чашу нашего внутреннего терпения, но мы сдерживаемся и быстро выходим на улицу.

Нас догоняет невысокий мужчина в коричневой рясе. Он ниже нас по рангу, но мы всегда прислушиваемся к нему, ибо он старше и качал нас еще в люльке.

- Чего же ты ждала, дочь? Все было известно с самого начала. Ни у кого из них, - его рука в широком рукаве указывает в сторону храма, - не хватает мудрости, чтобы придать народам трансформирующий импульс, и поэтому они предпочитают уничтожить их, чтобы начать заново делать то же самое, что уже умеют и выучили наизусть. Но нам нужно нечто новое.

- Вот именно, - подхватываю я, - я тоже чувствую это, но не могу убедить их в своей правоте.

- Но не можешь же ты делать работу за них.

Мы умолкаем пораженные: такая мысль не приходила нам в голову. Определенный порядок в Иерархии Сознаний четко разграничивал полномочия и функции ее членов, но встать над всем этим означало...

Видя мое замешательство, мужчина продолжает:

- Используй крайнюю меру, дочь. Обратись к Отцу, пусть он разрешит твои сомнения.

Наши глаза вспыхивают надеждой, и мы быстро возвращаемся в храм, где все еще сидит большая часть совета.

- Я решила воспользоваться своим правом апеллировать к Духовному Отцу. Пусть Он решит наш спор, - и, не дожидаясь ответа, я выхожу снова, начиная подниматься к одной из скал, маячащих впереди. Тропа, по которой я иду, протоптана только мной. Никто не вправе ходить сюда, но я имею право ходить по любым тропам в округе.

Кто же я?

Через час мы на месте и падаем в молитве на колени. Я ощущаю колоссальные потоки психической и нервной энергии, сконцентрированные в теле женщины в белом плаще. Я впервые ощущаю разницу между нами. Я не выдерживаю напора неведомых мне сил. Вокруг все начинает гудеть, как в аэродинамической трубе.

На скале, у нас над головой, появляется сияние, которое все усиливается по мере того, как увеличивается гул внутри нас. Долина начинает кружиться перед глазами, сознание затуманивается, и в тот миг, когда я слышу голос, идущий откуда-то сверху, еще не разобрав ни слова, я теряю сознание...

ГЛАВА 2.

Малыш Фабио зевнул и сладко потянулся на кровати. Солнце все еще карабкалось по противоположным склонам гор, и в спальне было довольно сумрачно, но к этому в долине привыкли.

Вскочив с кровати, малыш побежал к реке, холодным потоком несущейся с ближайшего ледника. Взрослые соорудили здесь небольшой бассейн, отгороженный проволочным забором, чтобы дети могли купаться без риска для жизни. С разбега прыгнув в осеннюю ледяную воду, Фабио, как всегда, сначала почувствовал, что дышать стало нечем, но через мгновенье организм бурно погнал по жилам горячую кровь, и, выбравшись на берег, малыш ощутил прилив жизненных сил.

Вернувшись в дом, он обнаружил на плите завтрак, заботливо приготовленный матерью, которая уже ушла делать покупки для семей Хенинксов и Макфинли.

Уже несколько дней Фабио носил в себе тайну Демиурга , он никому не говорил о приборе и не включал его. Фабио думал. Сначала малыш хотел облегчить жизнь себе и матери, но потом подумал, что это - эгоизм и слишком мелкая задача для волшебной палочки, хотя матери он все же рассчитывал помочь. Он мог бы, наверное, вернуть отца, но пирамида, обрушив на него шквал информации, научила его осторожности, и возвращение человека представлялось ему не самой простой из проблем. Кроме того, как объяснить окружающим, что человек, которого все давно похоронили, неожиданно появляется среди живых? Такие вопросы ставили малыша в тупик, и он все еще не мог решить, с чего начать.

Впрочем, именно на сегодня он назначил дату, когда отступать было уже некуда, иначе в дальнейшем ни о каком уважении к себе не могло быть и речи. Это тем более было важно, что у мамы сегодня были именины, а значит, нужно было что-то ей подарить.

Именно поэтому, быстро поглощая свой завтрак, Фабио беспрестанно ерзал на табуретке, да так и оставил полтарелки недоеденного супа, трусцой засеменив к сараю.

Вытащив Демиурга на свет божий, он включил его в сеть и сказал:

- Пирамидка, пирамидка, сделай так, чтобы мама сегодня нашла большой клад, - после чего малыш подождал несколько секунд, замерев как обычно, и выдернул провод из розетки.

Прошло полчаса, час - мама не появлялась. Фабио не думал, что ждать так тяжело. Он предполагал, что стоит ему пожелать, как все сразу же исполнится. Но теперь, сидя на крыльце своего дома, он понял, используя запас знаний Охо, что словом сегодня он предоставил прибору возможность решать поставленную задачу в течение всего дня. Уточнять эту самую задачу малышу совсем не хотелось, поскольку это могло повлиять на качество ее разрешения. Оставалось ждать.

Лючия появилась только в три часа, когда измученный ожиданием Фабио уже готов был снова воспользоваться прибором.

Услышав стук щеколды на калитке, малыш едва удержался от того, чтобы кинуться к матери с вопросом: Нашла? Однако, увидев ее лицо и пустые руки, он чуть не заревел от отчаяния, хотя голос Пирса (знакомый Фабио после общения с пирамидкой) твердил внутри: Еще не вечер, малыш .

Совладав с собой, Фабио нашел силы поздравить мать с днем рождения и казаться естественным, но вряд ли ему это удалось бы, если бы Лючия почти сразу же не отправилась в сад вкапывать какой-то столб, оставив сына ходить по двору из угла в угол. И именно тогда, когда он уже всерьез засомневался в Демиурге , из сада донесся едва различимый изумленный голос матери.

Сердце малыша екнуло, и он вихрем понесся в сад. В руках матери он увидел довольно большую шкатулку, украшенную очень красивыми камнями. У Фабио захватило дух при виде самоцветов, ликующих на солнце всевозможными цветами. Его восторгу не было границ, и восхищение, прозвучавшее в вопросе, было вполне искренним:

- Что это, ма?

- Господи, сын, да я и сама не знаю! - Фабио заметил, как дрожат от волнения ее руки. - Похоже, это настоящий клад!

- А что внутри? - Малыш нетерпеливо потянулся к шкатулке.

- Сейчас, сейчас, - Лючия огляделась вокруг в поисках какой-нибудь подходящей железки, чтобы открыть встроенный замок, но ничего, кроме лопаты, не увидела. - Идем в дом, - закончила она поиски.

Они быстро, слегка запыхавшись, вбежали в кухню, и в течение десяти напряженнейших секунд Лючия нервными движениями ножа заставила замок щелкнуть. Наступившая вслед за откидыванием крышки пауза была достаточно красноречивой, чтобы свидетельствовать хотя бы приблизительно о содержимом шкатулки.

Женщина бессильно опустилась на стул, а Фабио шумно выдохнул то, что не находило выхода уже несколько дней. Глядя на гору бриллиантов, рубинов и старинных золотых монет, малыш даже позабыл, что это его рук дело. Он не заметил и того, насколько сама шкатулка и ее содержимое соответствуют его собственным мысленным представлениям о большом кладе .

- Бог мой! - наконец выдавила из себя мать. - Что со всем этим делать? Это же целое состояние!

- Значит, ты теперь сможешь не работать? Да, ма?

- Не работать? - Лючия все еще плохо соображала. - Ну, конечно, конечно! А ты сможешь учиться. Иди ко мне, мое золото, - она протянула руки к сыну, и когда тот подошел, обняла его, и через несколько секунд Фабио ощутил, как задрожали ее плечи и что-то капнуло ему на макушку. Он прижался к ней еще сильнее и сказал:

- Не плачь, ма. Ты же сама говорила, что все будет хорошо, помнишь?

- Да, да, конечно, - всхлипывая, ответила мать, - теперь все будет хорошо.

Они молчали некоторое время, пока груз прежних забот сменялся внутри их радужными мечтами. Малыш Фабио ликовал!

Теперь он был волшебником и мог помочь кому угодно. Выросший среди постоянных лишений, исключая разве что полноту родительской любви, в своем сердце он не носил зла, потому что на себе испытал его власть. И он не желал этого зла никому, он хотел жить в мире добра и любви. И ведь как приятно делать добро: как хорошо теперь будет его маме! Славный малыш Фабио, неискушенный знанием мира, в котором жил.

- Я сейчас же пойду к господину Макфинли, - решительно встала Лючия, - и попрошу его продать все это.

- Ма! - испуганно глянул на нее малыш. - Зачем?

- Какая польза от драгоценностей, если нам с тобой нужны деньги!

- Деньги? - теперь туго соображал Фабио. - Ах да, конечно, но может, поехать прямо в город и самим продать шкатулку?

- Ну, что ты, Фа, - Лючия погладила сына по голове, - меня сочтут воровкой, отберут клад и посадят в тюрьму.

- Но ведь ты нашла его у себя в саду! - Фабио очень не хотел, чтобы кто-нибудь в долине узнал про клад сейчас.

- Кто мне поверит?

Фабио не нашелся, что ответить. Он не знал, как теперь быть. Если бы он предполагал такие сложности с реализацией клада, он попросил бы у Демиурга денег, а не драгоценностей, но не выбрасывать же всю эту красоту в реку! Да и матери пришлось бы тогда объяснять все остальное. А значит, нужно было идти к Макфинли.

Пока он обо всем этом размышлял, мать уже переоделась и уложила шкатулку в сумку. Она была очень взволнована, когда давала сыну последние наставления, которых он не слышал уже давно:

- Не балуй тут и жди меня! Я скоро приду.

И малыш снова принялся ждать...

Вилла Макфинли с бассейном и белыми мраморными колоннами вместе с приусадебным хозяйством и парком занимала немалую часть долины. Это был трехэтажный особняк, смешавший в своей архитектуре основательность средних веков и простор современных построек: мрамор и много стекла.

Лючия перебросилась парой фраз с охранником у ворот, не сообщая ему о цели своего визита, и тот пропустил ее, так как знал, что она здесь работает. Длинная аллея, ведущая к особняку, окончательно вымотала нервы женщине.

Эрхард Макфинли - богатый землевладелец - был собственником не только этой долины, но и прилегающих пастбищ с тысячами голов скота на них, и разбросанных в округе деревушек пастухов и ферм. Он был четвертым наследником этого хозяйства и получил вместе с воспитанием соответствующие черты характера и мировоззрение, о которых Лючия знала понаслышке от личной прислуги хозяина, что лишь увеличивало ее волнение.

Войдя в дом через черный ход, она обратилась к аскетичному старику, выполнявшего работу дворецкого:

- Оливер, не могли бы вы доложить господину Макфинли, что у меня к нему срочное дело.

Проницательный дворецкий доброжелательно осведомился:

- Ты чем-то взволнована, Лючия? Что-нибудь случилось?

- Честно говоря, да, Оливер, но что именно, я не могу вам сказать. Это слишком серьезно для меня.

- Как знаешь, - не выдал своего разочарования вышколенный старик, - но ты слишком возбуждена, чтобы говорить сейчас с хозяином.

- Это правда! Я очень волнуюсь, - женщина поежилась, - но дело, по которому я пришла, не терпит отлагательства.

- Хм! - лицо дворецкого все же выразило недоумение. - Ты меня заинтриговала, хотя все это не мое дело. Я доложу о тебе.

Старик вышел и меньше чем через минуту вернулся со словами:

- Хозяин просил подождать. Он сейчас занят делами с управляющим пастбищами.

- Надолго? - нервно вскинулась Лючия.

- Не могу знать, - сухо ответил тот, но потом смягчился. - Налить тебе чего-нибудь выпить, чтобы снять напряжение?

- Пожалуй, - Лючия хотела попросить ликера, но подумала, что ей понадобится ясная голова, и потому закончила: - Нет, спасибо.

- Как угодно. Жди здесь. Я приглашу тебя, когда хозяин освободится.

По прошествии двух часов нервное напряжение Лючии внезапно прошло. Она была настолько вымотана, что ей стало абсолютно безразлично все, что будет дальше, и именно тогда появился Оливер.

- Ты можешь пройти, - он указал ей на дверь, ведущую в кабинет Макфинли.

Лючия направилась к двери, когда дворецкий остановил ее словами:

- Сумку ты можешь оставить здесь.

Женщина смутилась, но потом быстро нашлась:

- Но в ней именно то, ради чего я пришла.

Старик пытливо посмотрел на нее, а потом усмехнулся своим мыслям и, освободив дорогу, сказал:

- Надеюсь, это не бомба.

Лючия оторопела от этих слов, но потом, уже взявшись за ручку двери, в тон ему парировала:

- Нет, это - ядерная бомба.

Эрхард Макфинли сидел за огромным столом в кресле чуть меньших размеров, и сам он был чуть меньше этого кресла. Его апоплексическое лицо было все еще красным после общения с управляющим, который в итоге разговора был уволен. Это был уже девятый за последние пять лет. Эрхард не выносил даже тени воровства, когда такая тень ложилась на его подчиненных. С другой стороны, его совсем не угнетало то, что тысячи людей работают на его карман за нищенскую плату.

И теперь этот высокий и грузный мужчина безразлично рассматривал стоявшую перед ним женщину. Он понимал, что женщина достаточно красива, но никаких эмоций это обстоятельство у него не вызывало, ибо люди были для Макфинли лишь машинами для извлечения денег. Они интересовали его только, как части этого сложного процесса, а много ли означала в этом процессе особь, стоявшая перед ним? Наверняка она явилась сюда с какой-нибудь ничтожной просьбой. Это больше всего бесило Макфинли: эти людишки даже просят всегда настолько мало, что ему лень руку поднять для удовлетворения их потребностей.

- Ну, что там у вас? Сын заболел?

- Н-нет, - переминалась с ноги на ногу Лючия, - я... как вам сказать...

- Что? - начал раздражаться Макфинли. - Крыша дома потекла?

- Да нет, нет, я... а впрочем, - она сделала несколько торопливых шагов к столу, доставая одновременно что-то из сумки, чем перепугала хозяина дома, заставив его оцепенеть сначала от страха, а потом от изумления, когда он увидел то, что оказалось перед ним, поставленное со стуком на стол. - Вот! Я нашла клад!

В комнате, где неярко горели светильники, поскольку Солнце уже давно зашло, повисла тишина. Даже приглушенного света хватало, чтобы камни, лежащие в шкатулке, показали всю свою красоту. Наконец, Макфинли задал единственный вопрос:

- Где вы это взяли?

- У себя в саду, когда вкапывала столб. - Лючия заторопилась, полагая, что искренность поможет ей: - Вы знаете, господин Макфинли, у меня сегодня именины, и я так...

- Хорошо! Очень хорошо. - Уже не слыша ее, хозяин дома набирал какой-то номер на телефоне, и, когда на другом конце провода сняли трубку, он произнес в сторону селекторного аппарата: - Самуэль, у меня возникло срочное дело, немедленно - ко мне! Да, и еще: захвати с собой Логарта.

Услышав имя Логарта, Лючия недоверчиво взглянула на Макфинли: при чем здесь полиция? Адвокат еще понятно: он может понадобиться как консультант, но полиция...

- Ну вот, - обращаясь к посетительнице, произнес Эрхард, - сейчас приедут представители закона, и мы все сделаем, как положено, - его взгляд не отрывался от шкатулки, а в глазах появился алчный огонек, однако Лючия была не в том состоянии, чтобы оценивать психологию собеседника. Ее занимала предстоящая беседа с тремя мужчинами наедине, да еще какими мужчинами!

Они в долине - все, она - никто. Поэтому внутренне, хотя и пыталась себя успокоить, Лючия уже отчаялась что-либо получить от заветной шкатулки.

Приглашенные появились через пятнадцать минут. Увидев Лючию, Хенинкс изумленно приподнял бровь: какое, мол, серьезное дело может зависеть от служанки, но потом увидел шкатулку и замер на полуслове с приоткрытым ртом. Ронни Логарт, напротив, был совершенно невозмутим, хотя первым, что он увидел в комнате, была именно шкатулка. Его вообще больше интересовала связь предметов с людьми, чем людей с предметами. Предметы более объективно говорили о своем хозяине, если хозяин не стоял на пути этого предмета со своей субъективностью.

- Господа, - без лишних церемоний начал Эрхард Макфинли, - сегодня ко мне пришла эта женщина и сказала, что нашла у себя в саду эту шкатулку с драгоценностями.

- Вы подтверждаете эту информацию, госпожа Синти? - напористо, не дав хозяину дома сказать больше ни слова, спросил адвокат.

- Да, - не очень уверенно ответила Лючия.

- Прекрасно! Мистер Логарт, - обратился Хенинкс к полицейскому, - я прошу вас составить протокол по этому поводу.

- Да, но мы должны произвести опись содержимого шкатулки, - отреагировал лейтенант, - иначе протокол будет недействительным.

- Совсем не обязательно, - не уменьшая давления, настаивал Хенинкс, глядя прямо в глаза Логарту, - я потом объясню вам, почему.

- Хорошо. - Ронни взял со стола Макфинли бумагу и ручку с молчаливого одобрения хозяина, и стал писать, только однажды спросив у Лючии год ее рождения, после чего протянул ей протокол. Та, пробежав его глазами, молча подписала.

- Прекрасно! - повторился Хенинкс с таким видом, будто гора упала с его плеч. - А теперь, лейтенант, я прошу вас опечатать эту шкатулку, поскольку заявляю, что найдена она в саду госпожи Синти, а сад этот, как и вся земля окрест, принадлежит моему клиенту, господину Макфинли. По законам нашей страны все, что находится на этой земле или в ней, принадлежит ее владельцу целиком и полностью.

Лючия сжалась в маленький комок, сидя в деловом кресле справа от стола хозяина дома. Какая же я глупая! - каялась она. - Вот так, своими руками отдать свое счастье этим чудовищам, понадеявшись на их доброту и порядочность, когда речь идет о целом состоянии!

Между тем Хенинкс со ссылками на различные законы и акты, названия и номера которых помнил наизусть, состряпал заявление и передал его Логарту. Тот, приняв его, посмотрел на Лючию с некоторым сожалением и сказал:

- Госпожа Синти, вы не хотите сделать никакого заявления?

- Хочу! - твердо сказала женщина, изо всех сил сдерживаясь, чтобы на коленях не начать умолять этих людей о возврате шкатулки, или не впасть в другую крайность и не выплеснуть им в лицо все, что она о них думает на самом деле.

- Пожалуйста! Вот бумага, - протянул ей лист и ручку лейтенант.

Лючия написала заявление в суд о том, что у нее конфискована шкатулка с драгоценностями, оценка и опись которых не произведена, и что при конфискации присутствовали такие-то господа, а конфискацию она считает незаконной.

Лейтенант принял и это заявление, поставив подпись, как свидетель. Завтра эти бумаги уже будут в суде, а пока шкатулка будет находиться у него. Так что пару камней он...

- Лейтенант, - снова заговорил Хенинкс, оторвав того от приятных мыслей, - я прошу вас все же опечатать шкатулку.

- Конечно, конечно, - отозвался тот, свинцовую пломбу, но Макфинли, молча наблюдавший за происходящим, остановил его:

- Нет, нет, не так. Возьмите клей, бумагу, приклейте полоску бумаги на крышку и дно, а мы все распишемся на этой полоске чернилами.

Это заявление повергло надежды Логарта в прах, ибо отклеить над паром бумагу так, чтобы не потекли чернила, не представлялось возможным. С тяжелым сердцем проделав все необходимое, он предложил всем присутствующим расписаться, после чего забрал с собой шкатулку, а Эрхард Макфинли добродушно распрощался со всеми, включая Лючию, которая была почти без памяти.  

Она не помнила, как дошла до своего дома, и когда Фабио, тысячу раз измеривший шагами двор за время ее отсутствия, бросился ей навстречу, она зарыдала, но теперь уже из-за потерянных надежд и... работы, конечно. Судиться с самим Макфинли: да это просто смешно, тем более, если живешь на его земле и в доме, за который еще не расплатилась. Только теперь она осознала, что произошло, и произнесла сквозь рыдания:

- Будь проклят этот клад!

- Почему, ма? - Фабио был удивлен, огорчен, подавлен: его желание помочь причинило матери боль и страдание.

- Из-за него я не только потеряла работу, но я уверена, что господин Макфинли завтра же попросит нас съехать из этого дома или расплатиться со всеми долгами, а у нас нет денег даже на то, чтобы добраться до города.

Фабио, никак не ожидавший такого результата своего поступка, все же нашел в себе силы, чтобы успокоить мать:

- Не волнуйся, ма. Все будет хорошо. - В его голосе неожиданно послышались твердые интонации взрослого мужчины, и Лючия с удивлением и немного недоверчиво посмотрела на сына, ответив:

- Поживем - увидим, - на что Фабио еще более твердо ответил:

- Вот именно!

ГЛАВА 3.

Суд по делу Лючии Синти состоялся через несколько дней. Окружной судья - близкий друг Эрхарда Макфинли, постоянно получавший от него подарки и частенько наезжавший в его поместье поохотиться, написал решение задолго до начала процесса. Когда пришло время его зачитать, судья напыщенно, но не вдумываясь в знакомый текст, огласил его.

В зале суда, где присутствовало немало посетителей, явившихся взглянуть на старинную шкатулку, а также представителей прессы, приглашенных господином Макфинли в расчете на бесплатную рекламу его бизнеса, повисла тишина, которую затем разорвал иронический смех и такие же аплодисменты. Эрхарда Макфинли чуть не хватил апоплексический удар, и только тогда Джованни Лакризи задумался над тем, что же он прочитал. Он еще раз вгляделся в текст, составленный им самим. Не было сомнений: это было то самое решение, кроме одного слова, и вместо отклонить иск госпожи Синти там значилось удовлетворить иск госпожи Синти .

Стараясь не смотреть в зал, под улюлюканье и смешки публики, Джованни быстро покинул помещение, однако в коридоре ему пришлось выдержать еще и улыбку Макфинли, которая сулила мало хорошего:

- Это очень смелое решение, господин Лакризи, - проговорил тот, - но оно вам дорого обойдется.

- Но, Эрхард, поверь, я сам ничего не понимаю.., клянусь! - взмолился судья, пока еще занимавший эту должность. - Это мистика какая-то, я готовил совсем другое решение! Ведь и Хенинкс его видел. Подтверди, Самуэль!

- Эка тебя угораздило, Джованни, - иронично отозвался тот, - и зачем ты поменял решение? Не понимаю. Это тем более глупо, что противоречит законам страны.

- Вот именно, - ухватился за ниточку судья, - это только подтверждает мистификацию.

- Ну ладно, идем, - позвал Макфинли своего адвоката, - здесь больше делать нечего.

- Но... - метнулся вслед за ним Джованни, и в отчаянье махнул рукой.

Еще через неделю апелляционный суд по делу госпожи Синти был поднят общественностью на смех, поскольку утвердил решение окружного суда.

В своем особняке разъяренный Эрхард ходил из угла в угол, выговаривая Хенинксу:

- Я начинаю думать, что ты плохой адвокат, Самуэль! Почему мы проигрываем столь очевидное дело?

- Думаю, - хладнокровно ответил адвокат, - что Джованни был недалек от истины, говоря о мистификации. Ты же сам все видел. Суд был полностью на нашей стороне. Даже адвокат этой крестьянки, - имея в виду Лючию, немного брезгливо сказал он, - только и делал, что отпускал комплименты в наш адрес.

Макфинли помолчал, вспоминая судебное разбирательство, и потом согласился:

- Да, что-то нечисто. Судья, читая решение, чуть не подавился, как будто читал его против своей воли.

- Вот именно! Значит, ты тоже заметил, - с облегчением заметил адвокат, - а вспомни Джованни. Ведь и он выглядел по-дурацки, будто сам не знал, что читает.

- Ладно! Делаем еще одну попытку в Верховном Суде Италии. Других вариантов нет.

- Естественно! Но я прошу тебя, Эрхард, - голос Хенинкса стал просящим, - возьми на этот процесс другого адвоката. Для чистоты эксперимента, так сказать.

Макфинли на секунду задумался, а потом ответил:

- Пожалуй. Не стоит тебе и дальше рисковать своей репутацией... в моих глазах. Так и порешим. Теперь меня интересует, что происходит с этой... служанкой, - перевел он разговор на другую тему.

- Тоже не все ясно. Она откуда-то взяла деньги на арендную плату за землю - ее долги за прошлый год, хотя специально для нее мы повысили плату в пять раз.

- Так повысьте в десять за аренду в текущем году, и пусть платит вперед.

- Хм! В том-то и дело. Повысили, попросили заплатить вперед...

- Ну? - нетерпеливо воскликнул Макфинли.

- Плата составляла двенадцать тысяч долларов, - многозначительно заявил Хенинкс, - но она заплатила и эту сумму.

- Как? - Хозяин особняка покраснел от апоплексического прилива крови к лицу. - Служанка платит такие деньги, не моргнув глазом?

- Вот именно!

Несколько секунд Макфинли собирался с мыслями, потом медленно произнес:

- А может, она отдала нам не все камни?

- Исключено! После этих выплат мы провели обыск в доме и в саду, но.., - он развел руками, - ничего не нашли, кроме двухсот долларов. За ней ведется постоянная слежка, и мы проверили всех ювелиров в регионе.

- Ну?

- Ничего.

- Проклятье! - взорвался Макфинли. - Ничего не понимаю.

- Я тоже.

Эрхард, как разъяренный бык, тупо посмотрел на Хенинкса и заявил:

- Вот и плохо, что не понимаешь. Это твоя работа, Самуэль, а не моя. Я тебе за это плачу и плачу немало, а от этих камней, если ты не забыл, я обещал тебе десять процентов.

- Я помню. - Хенинкс был похож на провинившегося школьника.

- И что же?! - не унимался Макфинли. - Где камни? С момента появления этой шкатулки все происходящее напоминает фантастический роман. Служанка платит бешеные деньги, суды, черт бы их побрал, откровенно попирают закон. Что это, а? - Хозяин особняка остановился напротив адвоката, широко расставив ноги и тяжело дыша. - Или кто-то затеял со мной дурацкую игру?

Хенинкс сжался под испепеляющим взглядом собеседника и быстро сказал:

- Только не я...

- Не ты, не ты, - Эрхард снова раздраженно зашагал. - А кто же тогда? Может, эта дура, которая убирала в наших домах, у которой даже не хватает мозгов нанять нормального адвоката? Тогда кто? И что это за игра? Я хочу знать ее правила, Самуэль! - вколотил последний гвоздь в адвоката Макфинли. - Иди, я устал от твоего незнания.

- До свидания, Эрхард, - поднялся тот.

- До завтра, господин Хенинкс! - Хозяин дал ему понять, что ждет его завтра с положительными результатами.

Из особняка клиента Самуэль отправился к домику Синти, хотя знал, что хозяйки сейчас там нет. Однако ему нужен был ее сын, с которым Хенинкс хотел пообщаться наедине.

Открыв калитку, он позвал:

- Фабио! - и громче, - Фабио!

На пороге сарая появился малыш, глядя на незваного гостя задумчивыми глазами. По роду своей работы Хенинкс сталкивался с разными людьми, что развило в нем способности психолога. Поэтому взгляд мальчика сразу заинтересовал его.

- Ты один? - задал он формальный вопрос.

- Да, - мотнул головой малыш.

- Я могу поговорить с тобой? - мягким голосом продолжал адвокат, но наткнулся на неожиданность:

- О чем?

- Хм! - едва нашелся мужчина. - Ну, о том, как ты живешь, например.

- Я живу хорошо, - без эмоций отреагировал Фабио.

- Неужели? - не унимался собеседник, пытаясь растопить холод малыша. - А я знаю от Ллойда, что ты очень хочешь компьютер.

Ответ мальчишки еще более озадачил гостя: тот пожал плечами и слегка презрительно сказал:

- Подумаешь - компьютер!

- Ты не хочешь компьютер? - изумился Хенинкс.

- Это не самое главное в жизни.

Адвокату-психологу пришлось помолчать, чтобы переварить всю глубину этого заявления, прозвучавшего из уст деревенского пацана.

- Что же главное? - поинтересовался он.

- Добро и справедливость во всем мире. - Малыш сказал это столь серьезно, что гостю показалось, будто он говорит с Самим Господом.

- И кто же тебя научил так думать? - пытаясь хоть за что-то зацепиться, снова вопросил Хенинкс.

- Научил? - Малыш впервые задумался, но потом так же спокойно ответил: - А разве можно научить доброте или чувству справедливости? Они либо есть, либо их нет.

Окончательно провалившись в пропасть божественной философии, адвокат сделал очередную попытку удержаться на поверхности:

- Значит, это не мама научила тебя всему, что ты говоришь?

- Она, конечно, тоже... своей любовью.

- А кто же еще?

- Я же ответил: это внутри.

- Может быть, ты и прав, - задумчиво произнес Самуэль, и перевел разговор поближе к интересующей его теме: - Я вижу, ты парень серьезный, а потому давай и говорить серьезно. Согласен?

- Так я вроде и не шучу, - заставил Фабио покрыться лоб Хенинкса испариной.

- Видишь ли, твоя мама нашла клад, - пытаясь совладать с хаосом в голове, сказал гость, - и ...

- Я все знаю, - прервал его спокойно малыш.

- Тем лучше, - не растерялся привыкший уже к неожиданностям Хенинкс, - так вот, вокруг этого клада происходят очень странные вещи.

- И это мне тоже известно.

- Тогда, может быть, ты поможешь мне понять происходящее. Ведь нарушаются законы страны. Ты понимаешь меня?

- Это несправедливые законы, - твердо отчеканил малыш.

- Почему же? - в очередной раз изумился адвокат, слышащий из уст неграмотного парнишки суждения о законодательстве.

- Это - устаревшие законы, - добил его оппонент, - поскольку они защищает интересы тех, кто наживается на честности людей.

- Как это понять?

- Очень просто. Если бы моя мама отвезла клад в город и продала ювелирам, то господин Макфинли даже не узнал бы о его существовании. С другой стороны, если бы мама не нашла клад, то этот же господин также не увидел бы его. Но в результате своей честности моя мама получает астрономические счета от вашего хозяина, очевидно, в благодарность за свою честность.

- Ну, положим, продать драгоценности в городе было бы совсем не просто.

- Мы говорим о правовой стороне вопроса, - заметил жестко Фабио.

Хенинксу все больше казалось, что перед ним не простой мальчик, а какой-то сверхчеловек, который простыми словами опровергает справедливость законов страны, но адвокатская жилка взяла свое:

- Но мы ведь не можем позволить, чтобы закон попирался, - возразил он, - иначе в стране воцарится хаос.

- А я и не говорю о действующих законах, я говорю о справедливых законах, и потому спрашиваю вас: какое отношение к кладу имеет господин Макфинли?

Припертый к стене адвокат вынужден был согласиться:

- Пожалуй, никакого. Но скажи мне, откуда у твоей мамы деньги, которые она недавно выплатила за аренду?

Впервые за время разговора Хенинкс увидел всю глубину спокойных глаз Фабио и чуть поежился, стряхивая с себя их гипнотическое воздействие.

- Вы что - налоговый инспектор? - вопросом на вопрос ответил малыш.

- Да нет, конечно. Мне просто интересно...

- Я их напечатал, - без тени иронии произнес тот. - Могу напечатать и вам, если хотите.

Хенинкс не знал, как реагировать на эти слова. С одной стороны, он был уверен, что Фабио врет или шутит. Но, с другой стороны, серьезный тон мальчика, который невозможно сыграть, и недавние платежи Лючии заставили его усомниться в первом предположении, и он ответил полушутя:

- Хочу!

- Сколько?

Шутка зашла настолько далеко, что Хенинкс, не раздумывая, ответил:

- Миллион долларов.  

Ничуть не смутившись, малыш спокойно сказал:

- Хорошо. Придя домой, в компьютере своего сына вы найдете миллион долларов.

- Смешно! - чтобы хоть что-то сказать, отреагировал адвокат, и уже в полном психическом изнеможении, произнес: - Однако, мне пора.

- До свидания! - все также безразлично сказал малыш и, повернувшись, зашел в сарай.

Постояв несколько секунд в нерешительности, Хенинкс медленно вышел за калитку. Подозвав к себе двух частных детективов, наблюдавших за домом, он сказал им:

- С этого момента самым тщательным образом следите за сыном Лючии. Установите в доме и сарае подслушивающие устройства. Это все!

Домой он пришел с головной болью, полученной при общения с Макфинли и с супермальчиком. Переодевшись, он, как всегда, зашел к сыну посмотреть, чем тот занимается. Ллойд вовсю осваивал на компьютере новую игрушку. Увидев компьютер, Хенинкс даже вздрогнул, подумав: Чушь, конечно. Но ведь откуда-то его мать взяла деньги, что само по себе мистика . Поэтому он все же решил проверить искренность Фабио, обратившись к сыну:

- Ллойд, я на секунду сниму крышку с твоего компьютера.

- Па, тут.., ах, черт! - Сын откинулся на спинку кресла. - Ну вот, я из-за тебя убился, - имея в виду принца - героя игры, недовольно отчитал он отца.

- Ничего, ничего, потом еще разок сыграешь.

- Да уж, конечно.

Самуэль достал из стола отвертку и быстро открутил четыре винта, и, уже основательно вспотев от волнения, снял крышку компьютера. Ему пришлось замереть, а потом Ллойд, с интересом за ним наблюдавший все это время, услышал сиплый хрип:

- Сын, позови Ромео. Мне плохо.

Увидев искаженное лицо отца, испуганный мальчишка понесся к дверям с криком:

- Ромео! Ромео! Мама!

Через несколько секунд в комнате появился слуга, а потом и жена Хенинкса.

- Что случилось, Лл.., - хотела спросить она, но тут увидела мужа, просипевшего:

- Воды и валидол!

Через несколько секунд он упал, наконец, в кресло, ощущая под языком освежающий сердце холодок таблетки. Остальные молча ждали, пока он вялым жестом не указал на скрытый от их взоров за монитором корпус компьютера. Жена подошла к тому месту, куда он указал. Лицо ее сначала окаменело, потом зарумянилось, но потом снова замерзло, и она чеканным голосом, сдерживая напряжения, спросила:

- Что это, Самуэль?

- Это - миллион долларов, я полагаю, - с видом идиота, почти весело, сказал пришедший в себя Хенинкс.

- Откуда? - последовал все такой же сухой вопрос.

- Мне их только что напечатали.

- О, Господи! - Она оглянулась на слугу. - Что ты несешь?

- То, что слышишь.

- Ромео, - обратилась женщина к слуге, извлекая из корпуса компьютера тысячедолларовую купюру, - проверь эту банкноту на нашем аппарате.

- Да, госпожа, - ответил учтивый слуга и вышел из комнаты, но через три минуты вернулся со словами: - Купюра нормальная.

- Спасибо, - поблагодарила Франческа слугу, - можешь идти.

- Слушаюсь, госпожа, - слуга снова вышел.

Ллойд, все это время молча наблюдавший за событиями, сильно жалел о том, что не ему первому пришла в голову мысль залезть в компьютер.

- Может, ты объяснишь все-таки, что все это значит? - продолжила допрос мужа Франческа.

- Видишь ли, дорогая, - с глупой улыбкой ответил тот, - в нашей долине объявился мальчик, который творит чудеса.

- То есть?

- Полчаса назад он почти пошутил по поводу того, что, придя домой, я найду в компьютере миллион долларов, если захочу.

- Ну?

- Я захотел. Результат ты видишь сама.

- И что же это за мальчик такой?

- Сын Лючии.

- Фабио?! - Ллойд сорвался со своего места. - Этот тупица! Да он не знает, сколько будет дважды два.

Хенинкс медленно перевел взгляд на сына, и так же неторопливо, но внушительно сказал:

- Может, этого он и не знает, но что такое справедливость он знает лучше всех нас вместе взятых. А кроме того, он уже доказал, что может бескорыстно творить добро, правда... хм! с примесью чудес. - Он немного помолчал, а потом добавил:

- Надо уносить отсюда ноги. Боюсь, что Макфинли и всем, кто его окружает, скоро станет совсем плохо, если они обидят этого... сына пастуха.

- Ты действительно хочешь уехать? - с тайной надеждой спросила жена.

- Меня теперь ничто и никто не остановит, и, я надеюсь, у тебя достанет ума молчать об этих деньгах до отъезда.

- Ты же знаешь, Самуэль, - раздалось в ответ, - что все эти годы я только и жду случая, чтобы оказаться подальше от этого котлована, - имея в виду долину, сказала она. - Но как ты объяснишь свой отъезд Макфинли?

- А я и не буду ничего объяснять, только напишу записку, и все.

- Пожалуй, ты прав. И - в Америку, да?

- Угу, - Хенинкс потянулся, заметив напоследок:

- Ну и Фабио, сын пастуха. Вот чудеса-то!

ГЛАВА 4.

На следующее утро Хенинкса разбудил телефонный звонок.

- Алло! - осипшим после сна голосом сказал он в трубку.

- Самуэль, немедленно ко мне! - Тон Макфинли не оставлял сомнений в его скверном настроении.

Теряясь в догадках о причине столь любезного приглашения, адвокат оделся и, не позавтракав, через двадцать минут уже звонил в парадную дверь особняка своего клиента. Оливер немедленно открыл дверь и проводил его в кабинет хозяина.

- Садись! - сухо сказал тот, глядя в какие-то бумаги перед собой. Адвокат сел. Поведение Макфинли было столь необычным, что он не знал, что и думать. Когда Хенинкс заерзал на сиденье, напоминая о себе, хозяин дома соизволил-таки обратить на него внимание:

- Что нового? - задал он ничего не значащий вопрос.

- Да ничего особенного.

- Ладно, не будем играть в прятки. Ты теперь человек богатый и можешь в любой момент смыться отсюда. - Он сделал паузу, давая Хенинксу понять, что знает о нем все, а потом продолжил: - Но я прошу тебя не бросать меня в трудную минуту. Как друга прошу.

По тому, как сбивчиво он говорил, Самуэль догадался, что Макфинли просит, может быть, первый раз в жизни.

- Откуда ты все знаешь? - спросил он.

- У тебя в доме уже неделю стоят подслушивающие устройства. Я подстраховался из-за этой неразберихи со шкатулкой.

- Понимаю, - немного помолчав, сказал адвокат, - чего же ты хочешь?

- Чего я хочу? - взвился Макфинли. - Неужели тебе нужно это объяснять? Я хочу знать, в чем сила этого мальчишки! Я хочу знать, насколько он опасен!

- Видишь ли, Эрхард, - спокойно заговорил Хенинкс, - я вчера действительно говорил с ним, пытался выяснить что-нибудь о его матери, но...

- Да-да, - поторопил его мысли хозяин дома.

- Я понял, что это совсем не простой мальчик. Может, он и не Христос, но от него так и веет мудростью и какой-то неземной силой. Он знает и умеет что-то, чего не понимаем и не умеем мы.

- Вот-вот, что же это такое? - голос Макфинли выдавал нетерпение.

- Я могу сказать только одно, Эрхард: это - неведомая мне сила, а я боюсь неизвестности.

- Ты что же: действительно испугался мальчишки? - удивился хозяин особняка.

- Черт! Ну, как тебе объяснить, - завелся немного адвокат, - а разве ты, ты не испугался? Иначе разве стал бы ты просить кого-либо о чем-нибудь?

Макфинли надолго замолчал после этого вопроса, заданного в лоб.

- Что ж, - согласился он наконец, - пожалуй, ты прав. Я впервые в жизни столкнулся с неизвестностью, и мне, так же как и тебе, не нравится это состояние.

- Хочешь совет, Эрхард? - неожиданно спросил Хенинкс.

- Да! - загорелся тот.

- Оставь драгоценности Лючии и забудь об этом деле.

- Что? - Макфинли был возмущен. - Да вся Италия смотрит сейчас на меня и смеется, а ты хочешь, чтобы я оставил это дело, по уши измарав свою репутацию?!

- Ну, как знаешь. Я умываю руки.

- Ах, вот как! Разве такой помощи я жду от тебя?! И это называется друг, - Эрхард в отчаянье махнул рукой.

Хенинкс молчал, переваривая реакцию собеседника. Подумать было о чем: с одной стороны, мальчишка со своими чудесами, а с другой - просящий Эрхард Макфинли. И то, и другое было необычным, и все же гордыня возобладала над страхом. Поэтому он решил остаться и спросил:

- А ты не видишь никакой связи между происшествием на вилле Охо и нынешними событиями?

- Да нет, - задумчиво ответил хозяин дома, - хотя постой: определенная связь есть. Фабио перестал бегать к Лео примерно через неделю после того, как сгорела вилла.

- Вот-вот, он и к Ллойду перестал бегать в это же время.

- Да, но почему через неделю? - Макфинли был озадачен.

Неожиданно в дверь кабинета постучали.

- Да! - гулко отозвался голос хозяина дома.

Появился Оливер.

- Господин Макфинли, господин Логарт просит его принять.

- Проси.

В комнату, как тень, скользнул Ронни и остановился у стола Эрхарда.

- Слушаю тебя, лейтенант, - произнес тот.

- Господин Макфинли, - Логарт говорил так тихо, что Хенинкс из своего кресла еле слышал его, - прослушав ряд разговоров между госпожой Синти и ее сыном, мы можем с уверенностью сказать, что деньги, уплаченные за аренду и дом, добыты неизвестным нам способом: это - ни зарплата, ни наследство, ни грабеж, ни сделка.

- То есть, они появились ниоткуда, - уточнил Макфинли.

- Примерно.

Неожиданно, растягивая слова, будто он думал над каждым из них, из глубины кабинета заговорил Хенинкс:

- Послушайте, господин Логарт, а когда была снята охрана с виллы Охо?

- Через пять дней после пожара, - не задумываясь, ответил полицейский, - хотя на шестой день мы ездили туда еще раз.

- Не нашли ничего необычного?

- Нет, ничего. Разве что Лука - это наш сержант - обратил внимание на то, что железная тумбочка, которую он не удосужился открыть в первый раз, теперь оказалась открытой.

- Что еще? - оживился адвокат. - Какие-нибудь следы?

- Следы? Ах, ну да, были отпечатки детских ног, но мы не придали этому...

- Вот! - чуть ли не заорал Хенинкс. - Вот. Ну, слава Богу! Мы спасены.

- Ты о чем, Самуэль? - слегка раздраженный радостью адвоката, оборвал его Макфинли.

- Да ведь все совпадает! - возбужденно заговорил тот. - Смотрите: через пять дней после пожара на вилле снимают охрану. Все это время Фабио ведет себя, как обычно, но именно со следующего дня ни Ллойд, ни Лео его больше не видели, хотя никаких известных нам причин для этого нет. Кроме того, полиция обнаружила открытую тумбочку и следы детских ног, а они не могли там появиться в другое время, нежели именно на шестой день. И, наконец, в долине нет больше мальчишек, кроме наших с Эрхардом сыновей и Фабио. Но никто из наших не лазил на пожарище, о чем мы знаем достоверно, а это означает, что Фабио...

- ...украл шкатулку на вилле Охо, - закончил за него Макфинли.

- Если бы, - откинулся в кресле адвокат с видом ученого-первооткрывателя, - если бы... Он нашел там нечто, что дало ему возможность создать эту шкатулку, а также изменить неведомым образом решения судей, и, наконец, получить из воздуха деньги для уплаты за аренду и дом, а также послать мне в компьютер миллион долларов.  

- Я об этом ничего не знал, - буркнул под нос Логарт.

- Допустим, - поддержал Хенинкса Макфинли, - что же дальше?

- А дальше вот что, - развивал логическую цепь адвокат, - события вокруг самого Охо заставляют предположить, что он незадолго до пожара создал некий прибор, позволяющий творить чудеса. Я до сих пор разбираюсь с путаницей в делах за прошлый год, когда Охо, неведомо как, стал владельцем долины. А потом вдруг, в одночасье, по непонятным нам причинам, все стало на свои места, будто кто-то взмахнул волшебной палочкой. И произошло это как раз перед пожаром.

- Верно! - кивнул Логарт.

- Так каков же вывод? - торжествующе спросил у слушателей Хенинкс.

- Мальчишка украл прибор! - отпечатал Логарт.

- Вот именно! - закончил свое выступление адвокат.

- Да, и у нас появляются все основания для повторного обыска в его доме, - мрачно сказал Ронни.

- Постойте, Логарт, - окликнул Макфинли направлявшегося к двери полицейского, - к чему спешить? Я не хочу, чтобы этот прибор, если он существует, попал в руки властей. Нам всем это совершенно ни к чему, не так ли? - он дождался молчаливого согласия собеседников, а потом продолжил:

- Я думаю, мы имеем возможность без шума взять то, что нам нужно.

- Я тоже так думаю, - подхватил Хенинкс, - тем более, что я уверен: прибор находится в сарае в какой-нибудь куче хлама.

После этих слов в течение двух минут все трое мужчин были прикованы к своим местам, и только испуганно озирались по сторонам, а в комнате звучал, переливался, искрился смех малыша Фабио.

В комнату без стука вошел Оливер, оглядел удивленно помещение, сказал:

- Это какая-то мистика, господа, - и снова вышел.

Остальные молчали, пока Хенинкс опять не заговорил, но теперь его возбуждения как не бывало.

- Это то, о чем я тебе говорил, Эрхард. Он все слышал, и все про нас знает, а кроме того, располагает силой, которая нам неведома. Оставь его.

- Ну уж, нет! - взвился Макфинли. - Слушай, ты, сопляк, если ты меня слышишь: лучше будет, если ты отдашь мне прибор, пока я не спалил все ваше хозяйство, а иначе тебя с мамочкой будут долго искать в горах, но вряд ли найдут. Ты понял меня?!

И снова в ответ прозвучал переливистый смех. Лицо Макфинли налилось кровью, он начал хватать ртом воздух, судорожно разорвав ворот рубашки. Упав в свое кресло, он понемногу пришел в себя, и сказал лейтенанту:

- Господин Логарт, выполняйте свой долг.

- Да, господин Макфинли, - полицейский вышел.

Через двадцать минут в кабинет без стука вбежал Оливер и бросился к шторам, распахнув их со словами:

- Господин Макфинли, смотрите!

Эрхард и Самуэль увидели, что на том месте, где находился дом Синти, набирает силу смерч, который, немного постояв, двинулся затем в сторону особняка хозяина долины. Все трое, как зачарованные, смотрели за вихревым столбом, пока тот не достиг поляны прямо перед домом Макфинли. Они уже вознамерились бежать, когда смерч исчез, оставив на поляне шестерых полицейских, которые, охая и отплевываясь, начали подниматься с земли.

Через пару минут Ронни Логарт, в истрепанном мундире, без фуражки и с грязным лицом, сбивчиво рассказывал о том, что произошло.

- Мы только подошли к дому, как вдруг нас закрутило, ух! - поежился он, - завертело, а потом мы оказались здесь. Черт! - в сердцах изумился он невероятности этого события.

- Проклятый мальчишка! - обругал Фабио Макфинли. - Что же делать?

- Хм! - улыбнулся адвокат. - Меня все время интересовало: что же он предпримет. Я тебя поздравляю, Фабио, - обратился он в пустоту кабинета, - юриспруденция бессильна против природных явлений, и доказать ничего невозможно, несмотря на то, что в этой долине никто и никогда не видел смерчей.

В комнате повисла тишина, ожидающая реакции невидимого собеседника, и она последовала:

- Вам не надоело играть в дурацкие игры? - Детский голос был совершенно серьезен. - Господин Макфинли, отныне на каждое ваше действие против моей семьи вам будет отмерено семикратно. Если вам не жаль всего, что вы имеете, можете продолжать начатую вами войну.

Эрхард побагровел до кончиков волос, и на его шее вздулись жилы, но он все же отыскал в себе искру ума, чем немало удивил Хенинкса, примирительно сказав:

- Фабио, Фабио, не надо горячиться. Все мы знаем, что в твоих руках мощное оружие, а с ним надо быть очень осторожным. Ты же еще ребенок.

- Я хотел бы им быть, - донесся огорченный ответ, - но вы отнимаете мое детство и заставляете быть взрослым.

- Хорошо! Чего же ты хочешь?

- Оставьте нас с матерью в покое!

- Я согласен, - неожиданно для всех заявил Макфинли, но тут же испортил впечатление:

- Но вот мои условия: ты получаешь клад и убираешься со своей матерью из долины, а прибор оставляешь мне.

- Может, вам этого никто не говорил, господин Макфинли, но вы - непроходимый тупица! - Хозяин дома опять начал задыхаться, а голос без эмоций продолжал: - Разве я могу доверить вам то, что даст вам полную власть не только надо мной и мамой, но и над всеми людьми? - От такого откровенного заявления о силе прибора у всех присутствующих перехватило дыхание, а голос не умолкал: - К тому же, клад и так наш, и вы убедитесь в этом через пятнадцать минут, когда получите решение Верховного Суда Италии об отклонении вашей апелляции. Кроме того, зная тот нищенский образ жизни, который ведут ваши работники, я намерен изменить условия их труда, потому что вы - злой, несправедливый человек.

Неожиданно Хенинкс рассмеялся:

- Послушай, мальчик, ты берешься за непосильную задачу. Что ты знаешь о мировом порядке и справедливости? Что ты видел в мире, и как ты собираешься установить справедливость?

- Земля должна принадлежать тем, кто на ней работает, и скот, который выращивается, тоже. Это - справедливо!

- Допустим, но всякие процессы должны быть управляемы. Кроме крестьян, есть города, которые обеспечивают тех же крестьян одеждой, техникой и прочей утварью. И все это очень сложная управленческая проблема, а ты хочешь, воспользовавшись своим прибором, в один миг изменить существующий порядок.

Тишина была ответом адвокату, а потом прозвучало краткое:

- Я подумаю, - и голос умолк.

- Ну и ну, Хенинкс, - слабо улыбнулся Макфинли, - вам надо было стать политиком. Вы бы далеко пошли.

- Боюсь, что все гораздо серьезней, чем я предполагал, - ответил тот серьезно, - мальчишка решил устроить мировую революцию.

- Похоже, и что делать? - спросил хозяин дома.

В этот момент в дверь постучали.

- Да! - рявкнул Эрхард.

Показалась голова Оливера и произнесла:

- Господин Макфинли, госпожа Александра Пирс просит принять ее.

- Кто? Я не знаю

- Пирс? - переспросил Хенинкс Оливера. - Ты сказал Пирс ?

- Да, господин Хенинкс.

- Великолепно! Замечательно! Сами боги посылают нам удачу, - адвокат снова пришел в возбуждение, вызвав недоумение собеседников. - Логарт, разве вы не помните, кто был на вилле Охо во время пожара?

Офицер напрягся и вспомнил:

- Как же, Джонатан Пирс, кажется.

- Вот именно. Друг Охо, доктор философии. Очевидно, здесь его жена.

Эрхард перевел взгляд на дворецкого:

- Проси.

Через несколько секунд в комнату с высоко поднятой головой и очаровательной улыбкой вошла Александра. Мужчины, включая Макфинли, замерли при виде ее.

- Здравствуйте, господа! - раздался мелодичный голос.

Хенинкс первым вышел из оцепенения и произнес:

- Мы рады видеть вас, госпожа Пирс. Прошу вас, садитесь.

- Благодарю! - Александра села в то самое кресло, где еще несколько недель назад у Лючии Синти была отобрана надежда на благополучие.

- Чем могу служить? - сипло спросил Эрхард и прокашлялся.

- Вы, очевидно, господин Макфинли? - спросила посетительница.

- Да, ах, простите, - он кивнул в сторону остальных мужчин, - это господин Хенинкс, адвокат, а это - лейтенант полиции, Ронни Логарт.

- Очень приятно, господа, - улыбнулась всем по очереди женщина, после чего сообщила цель своего визита. - Дело в том, что мой муж, Джонатан Пирс, как вы знаете, присутствовал при пожаре на вилле местного ученого.

- Вы имеете в виду Охо Крейна? - вставил Хенинкс.

- Вот именно, - Александра немного помолчала, а потом продолжила: - Честно говоря, мы с мужем были в полной уверенности, что после того, как Охо сошел с ума, а приборы были уничтожены, угроза мировой цивилизации исчезла. Но ряд статей о событиях в вашей долине заставил нас сомневаться в этом. Мы не были уверены, пока мой муж не вспомнил о том, что последним его чувством здесь была жалость к этому прибору, что и позволило, как мы теперь понимаем, сохраниться этому изобретению. Кроме того, смерч, которым я имела возможность полюбоваться с высоты горной дороги, указал мне на место пребывания прибора, и человека, против которого направлено его действие. - Женщина оглядела лица присутствующих и поняла, что оценки ее верны, после чего закончила свой маленький спич вопросом:

- Насколько вы сознаете ту опасность, перед лицом которой оказались?

- Позвольте кое-что уточнить, госпожа Пирс, - вмешался адвокат.

- Пожалуйста.

- Что это за прибор, о котором вы говорите?

- Это - Демиург , волшебная палочка, исполняющая любые желания.

- Совершенно любые? - уточнил Хенинкс.

- Даже более того. Причина сумасшествия Охо заключается в том, что прибор материализовывал и бессознательные импульсы.

- Ага! Благодарю вас. Продолжайте, пожалуйста.

- Проблема в том, что прибор этот - аномалия, появившаяся потому, что в тот момент, когда Охо работал над ним, Земля преодолевала место пересечения силовых линий Галактического и Вселенского Солнц, степень напряжения которых в пространственно-вакуумных желобах непостижима даже для Солнечного Логоса. Проще говоря, прибор может уничтожить даже Солнце или создать еще парочку. Все зависит от уровня фантазии его обладателя.

- Так в чем же опасность? - задал традиционно тупой вопрос Макфинли.

- В разрывности эволюции. - Несмотря на идиотский вопрос, гостья все-таки стала отвечать. - В мире все должно быть сбалансировано. Если в одном месте некто, прорвавшийся сознанием далеко вперед, решает искусственно изменить порядок в менее развитых мирах, то эти миры будут подвержены революциям со всей их кровью, ошибками и возвратами назад. И вместо трансформации мы получаем скачок в неведомое для тех, кто в происходящем ничего не понимает. Разве крестьяне, работающие на ваших пастбищах, - обратилась она к Эрхарду, - готовы к тому, чтобы владеть землей? Знают ли они экономику, финансы, бухгалтерию, наконец, чтобы по-хозяйски грамотно вести свое дело?

- Нет, конечно, - откликнулся хозяин дома, - их образование оставляет желать лучшего.

- Это тоже плохо, - сказала гостья, - и не снимает с вас ответственности за такое отношение к людям, но Демиург сделает еще хуже, если вдруг бросит их в хаос свободы и собственности, потому что эти понятия неразрывно связаны с ответственностью.

- Что же нам делать? - спросил Макфинли, мало что понявший из этого монолога.

Неожиданно женщина посмотрела в пустое пространство кабинета и сказала:

- Фабио, ты согласен со мной?

Собеседники изумленно вытаращились на нее, не понимая, как она узнала о невидимом присутствии здесь еще одного человека, но Александра не собиралась им объяснять, что такое интуиция.

Возникла небольшая пауза, а потом мальчишеский голос тихо выдохнул:

- Да.

- Я предлагаю тебе следующее: клад уже твой. Это я знаю из новостей. Значит, твоя семья теперь богата. Но я знаю, что ты хочешь вернуть отца, это так? - Она снова подождала, пока услышала тихое да , и продолжала: - Мы выполним это твое желание вместе с Демиургом , но потом ты должен позволить мне уничтожить прибор.

- Разве это возможно? - раздалось в комнате.

- Ты же видел в лаборатории Охо лужицу жидкого металла.

- Ну?

- Это был Демиург два . Его уничтожил мой муж.

- Но ведь силу, о которой вы говорили, невозможно просто так уничтожить.

- Никто и не говорит о простоте, но я могу это сделать.

- Кто же вы такая? Откуда вы все знаете? О Галактическом и Вселенском солнцах, о том, что я хочу вернуть отца, о переменах в долине, которые я задумал? Кто вы?

Александра немного помолчала, а потом улыбнулась:

- Я все еще не знаю ответа на этот вопрос, малыш.

Снова пауза, которую прервал детский голос:

- Никто еще меня так не называл.

- Но ведь ты сам зовешь себя так?

- Да.

- Так мы договорились?

Пауза была довольно долгой, но все вздохнули с облегчением, когда услышали:

- Я согласен.

- Постойте, постойте, - спохватился Макфинли, - вы-то какое отношение имеете к прибору, что собираетесь его уничтожить?!

За Александру ответил Хенинкс:

- Эрхард, не будь смешным. Ты к этому прибору и вовсе никакого отношения не имеешь.

- Как это? Он был сделан на моей земле.

- Вы - действительно глупец, господин Макфинли, - жестко отчеканила Александра, - и земля, о которой вы говорите, ваша лишь номинально, да и то на очень короткий срок оставшейся вам жизни.

- Я согласен с госпожой Пирс, - поддержал женщину адвокат, пока возмущенный Эрхард ловил ртом воздух, - такая игрушка, как Демиург , не по карману человечеству.

- Конечно, пока у тебя не было миллиона долларов, такая искренность тебе тоже была не по карману, - выдохнул Макфинли, и неожиданно обратился к лейтенанту:

- Задержите эту даму за нарушение границ частной собственности и за оскорбление личности.

Ронни Логарт опешил, но двинулся вперед, однако Александра спокойно сказала:

- Дело уже сделано, господа. Демиург уничтожен, а малыш Фабио сидит на коленях у своего отца.

- Что? Как? Когда? - оторопел Макфинли.

- Только что.

Логарт что-то забубнил в рацию, и через минуту сказал:

- Все верно. Отец Фабио вернулся, а в сарае обнаружена лужица жидкого металла.

- Проклятье! - выругался Макфинли, - я этого так не оставлю.

- Неужели так хотелось поуправлять миром? - иронично спросила гостья.

- Что? Да я... - Макфинли зашелся от ярости.

- Я вам только напомню о судьбе Охо. Он тоже хотел править миром, а уж он-то был не глупее вас, если создал Демиург . Поверьте мне.

Макфинли обмяк. Хенинкс подошел к нему и положил руку на плечо, сказав:

- Ну, что ты, Эрхард. Ведь мы дешево отделались. Могло быть и хуже. Забудь обо всем, и пусть все будет как прежде.

- Да! Но могло быть и лучше, - промелькнула в голове Макфинли глубокая философская мысль.

- Но уж насколько плохо могло быть, вы даже представить не можете, - сказала Александра, вставая. - Позвольте откланяться.

- До свиданья, - буркнул хозяин дома, вслед за которым попрощался с гостьей и лейтенант.

Самуэль Хенинкс учтиво предложил:

- Разрешите проводить вас?

- Будьте любезны, - улыбнулась женщина.

Они вышли из дома и побрели по аллее парка. Александра вдохнула чистый альпийский воздух и сказала:

- Хорошо у вас тут, спокойно.

- Да, - подтвердил адвокат. - Скажите, госпожа Пирс, а почему вы без мужа?

- Почему же без мужа? - откликнулась она. - Он в гостях у семьи Синти.

- Как? - изумился Хенинкс. - Когда же он туда попал?

- Сразу, как только я договорилась с Фабио.

- А как он об этом узнал?

Александра постучала по лбу, улыбнувшись, и сказала:

- Что-то вроде телепатии.

- А-а, - произнес спутник, не очень-то поверив ей.

Они дошли до дома Синти, и женщина предложила:

- Зайдете в гости?

- Удобно ли? - смутился Самуэль.

- Почему бы и нет. Если бы не господин Макфинли, вы были бы совсем неплохим человеком, но, думаю, что с вашим отъездом все уладится. Вы же умный.

- Спасибо, - немного покраснел адвокат.

Они постучали в дверь. Из нее вылетел счастливый Фабио, и, в мгновение разглядев Александру, повис у нее на шее. Она немного покружила его.

- Ну вот, видишь, как хорошо быть просто малышом.

Тот уткнулся в золото ее волос. На пороге появился Марчелло Синти. Он улыбался, но при виде Хенинкса лицо его изменилось, однако голос Джонатана Пирса, донесшийся из глубины дома, успокоил его:

- Не стоит вспоминать прошлое. Господин Хенинкс - блестящий адвокат и еще послужит миру во благо, не так ли, Самуэль?

- Я постараюсь, - ответил тот скромно, - и еще, я прошу мне простить мою преданность господину Макфинли.

- За что же извиняться, - ответила Лючия, - каким же вы были бы профессионалом, если бы не выполняли требований клиента? Но забудем об этом, у нас сегодня праздник. Проходите в дом.

Когда все расселись за столом, Александра, подняв бокал шампанского, сказала:

- Возблагодарим Господа за то, что Он позволяет нам исправлять Его ошибки.

Но кто же я, что могу их исправлять? - подумала женщина, делая глоток.

В это мгновение ужасный грохот раздался в небе над долиной. Испуганные люди выбегали из своих домов и в изумлении смотрели, как над снежными вершинами в вечернем воздухе тает образ необычной женской фигуры.

- Господи! Это еще что? - воскликнул ошеломленно Хенинкс.

- Насколько я понимаю, - ответила загадочно Александра Пирс, - это - Египетская богиня...

- ... Изида? - изумленно выдохнул адвокат, глядя на исчезающие контуры.

         Вот именно! - раздалось в ответ.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

ИЛИ

ПОСЛЕДНИЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.

Колокол...

Вода заливает уши и рот. Я барахтаюсь изо всех сил, как лягушка, попавшая в кувшин с молоком. Водоворот тащит меня на дно, но я не хочу туда: там нет света, нет жизни, нет сознания.

Сознание размыто и сейчас, и есть только одно неотвязчивое, вопящее желание - воздух! Вокруг меня проносятся какие-то предметы, люди, эпохи, а я тянусь мимо них к одному лишь глотку чистого воздуха. Я вижу, но не помню кажущегося многообразия этих предметов, слышу, но не понимаю сотни разно говорящих об одном и том же людей, сравниваю и поражаюсь схожести сменяющихся эпох, и я задыхаюсь в этом монотонном многоличии.

Сколько осталось сил для борьбы с бесконечным потоком иллюзий? Откуда прибывают эти силы, когда я, уже готовая пойти на дно этого вязкого в своей бессознательности хаоса, вдруг ощущаю отклик моим молитвам, идущий откуда-то сверху. Тогда в голове вспыхивает свет, проблески сознания возвращаются, и, пронзенная волевой мощью неведомых энергий, я устремляюсь на поверхность как торпеда.

Не соображая еще, что произошло, дышу. Дышу полной грудью и вопль радости переполняет меня: свободна!

И тут уже отчетливо я слышу два удара: бо-ом, бо-ом. Будто, кто приветствует меня - еще одного путника, сумевшего преодолеть жизненный омут. Но - нет! Колокол призывает к осознанию реальности, вырывая меня из мира иллюзорной свободы. Еще бы: я по-прежнему мало что вижу вокруг, все застилает густой туман, а я стою по горло в болоте, утопая ногами в вязком иле.

Воздух свободы, которого я так страстно желала, оказывается липнущим к горлу ядовитым газом болот. Но в голове немного проясняется и паническое желание жить и дышать, ставшее достигнутой мечтой, падает в свой омут, а я пытаюсь идти в сторону берега, с отвращением выдергивая ноги из скользкого, топкого дна. Я иду, но конца болоту не видно. Меня знобит, а порой кидает в пот и жар, когда кто-то под водой поглаживает меня по ногам и, слегка так, исподволь, тянет под воду. В один из таких моментов я оступаюсь в яму, и тот, кто ненавязчиво увлекал меня до сих пор, теперь дергает вниз изо всех сил. Я снова хватаю воду ртом и вижу перед собой лицо юноши, который когда-то (я уж и не помню, в какой из жизней!) ухаживал за мной. Его глаза холодны и пусты, но на лице гуляет блудливая улыбка, как и у многих здесь. Он не холоден и не горяч, но тепл , в нем нет искры ни от Бога, ни от Сатаны. Но я-то знаю теперь, что наличие любой из искр - залог подлинной жизни, а не ее тени, и я отталкиваюсь изо всех сил ногами от моего ласкового ухажера и пробкой вылетаю на поверхность, чтобы сделать глоток такого мерзкого и одновременно необходимого воздуха.

Что-то изменилось вокруг, когда я прихожу в себя. Туман начал рассеиваться, и я вновь бреду, измученная и опустошенная, понимая, что назад уже никогда не смогу вернуться. Напрягаю все силы, чтобы искать то неведомое, ради которого теперь живу, и забыть то прошлое, которое видится, будто жизнь в мрачной норе без света и воздуха. Неопределенность поисков тяготит меня и откалывает кусочки воли, порождая сомнения и вопросы: кто я? Куда?

Туман нехотя растаял, но солнца по-прежнему не видно. Тяжелые тучи покрывают горизонт, но радость и надежда переполняют, когда я наконец-то вижу берег. Я иду-плыву, натыкаясь постоянно на кого-то, но у них там, под водой, нет даже и половины тех сил, которые есть теперь у меня, и они не могут противиться моему движению вперед.

Неожиданно вижу на поверхности чью-то голову. Приближаюсь. Передо мной раскосые глаза на желтоватом лице и слипшиеся черные волосы.

- Пожар, что ли? доносится до меня.

Сбитая с толку нелепым вопросом, я долго соображаю, но потом до меня доходит его ирония, и я хриплю потрескавшимися губами:

- Хочу побыстрей добраться до берега.

- Зачем? - уже без прежней усмешки скрипит в ответ голова.

- Чтобы быть свободной, - изливаю я сокровенное.

- Свободной от чего? - снова раздается вопрос, который ставит меня в тупик, и я несу околесицу:

- От общества, от прежней жизни...

- Так ведь это - эгоизм, - щурятся и без того узкие глаза.

- Почему? - удивляюсь я.

- Потому что ты бежишь от всего ради себя самой, забыв об остальных.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться назад, на остальных. Оглядываться нельзя, это - проявление слабости и сомнений, это - зыбкий путь между прошлым и будущим, на котором никто не застрахован от падений в омут отработанных иллюзий. И я догадываюсь, почему встреченный мной человек до сих пор не на берегу, но все же говорю:

- Почему я должна помнить о них, если они только и делают, что тянут меня на дно?

- Хм! - Голова восхищена моей глупостью. - Так значит, ты еще и слаба, если не можешь удержаться на поверхности!

- Возможно, - задумчиво отвечаю я, - и именно поэтому хочу побыстрей выбраться отсюда. Прощай! - кидаю я напоследок и собираюсь плыть дальше, когда в моей голове неожиданно возникает вопрос:

- А давно ты здесь стоишь?

Глаз почти не видно:

- Эоны!

- Почему?

- Учусь держаться на поверхности, - после этих слов я чуть ли топором не иду ко дну, но потом что есть сил молочу руками по воде и через несколько минут оказываюсь у кромки берега, вдалеке от застрявшего в развитии китайца. Но, Бог мой, Ведущий меня к Себе, здесь нет ничего, кроме зарослей терновника! Насколько хватает глаз, колючий, переплетенный кустарник тянется вдоль всего берега.

Я уже стою лишь по щиколотку в иле, и как только моя нога касается сухой земли, слышу три удара колокола. Может, я и не научилась еще плавать, как следует, но стоять тысячелетиями по горло в болоте, как это делает оставшийся позади китаец, я не намерена. С другой стороны, глядя на заросли, протянувшиеся передо мной, я понимаю, что нужно быть не совсем в своем уме, чтобы сунуться вперед, а внутренний голос настаивает, что другой дороги нет. Однако в тот миг, когда я делаю первый шаг в сотканную из ежовых иголок стену, меня останавливает громкий возглас:

- Стой!

Я поворачиваюсь на голос, вглядываюсь вперед и вижу невдалеке человека, которого сразу не заметила. Он, точнее, она, поскольку это - женщина, стоит среди зарослей, которые мне только предстоит штурмовать.

- Не ходи сюда! - говорит она. - Это очень больно.

- Разве есть другой путь? - спрашиваю я.

- Не знаю, но здесь ты не пройдешь. - Голос немолодой женщины звучит совершенно уверенно. В ее глазах я читаю страх и временный конец ее собственного развития, ибо она оглянулась, потеряв веру в правильность пути.

- Почему вы в этом так уверены? - любопытствую я.

- Ты еще спрашиваешь, или у тебя нет глаз? - Женщина почти возмущена моей тупостью. - Я уже не помню, когда вошла сюда - так давно это было! А теперь не могу даже пошевелиться. Мне очень больно.

Я смотрю на ее исцарапанное тело, превратившееся в соляной столб , потом в глаза, застывшие на ощущении болевого шока и забывшие обо всем остальном, и говорю единственно возможное:

- Если хотите, можете идти за мной.

- Куда? - она в испуге почти кричит на меня. - Туда? - рука еле движется в сторону ершащейся чащи. - Ни за что! Да и какой смысл? Что там, впереди? Ни ты, ни я этого не знаем. Так во имя чего мучить себя?

Внутри меня, однако, зреет мнение, что помучаться придется всерьез, и я говорю:

- Нельзя же стоять здесь вечно.

- Не знаю, - упавшим голосом говорит она, - но я лучше подожду, и ты можешь присоединиться ко мне.

Удивительно! И там, позади, и здесь, на берегу, каждый старается навязать другому свою волю, свое решение, свой страх. Каждый стремится вовлечь в круг своего влияния как можно больше людей, оправдывая свою философию словами: Если я пойду ко дну, то не один, и, значит, я уже прав в своих поступках, если кто-то пошел вслед за мной!

Я тоже эгоистична, предлагая женщине следовать за собой, но я не настаиваю на этом и мне безразлично ее решение. Я могу лишь пожалеть ее за слабость, но вот в ней мой отказ вызывает почти ярость. Как же: кто-то хочет пройти дальше, чем она. И мне нечего сказать разгневанной моим упрямством женщине, когда я начинаю продираться сквозь заросли.

Колючки впиваются в тело, волосы и лицо, стараясь добраться до глаз, но я сначала не замечаю боли, яростно настроившись на победу. Однако через несколько метров огромный, острый шип впивается в мое предплечье так, что я вскрикиваю. Теперь я стою вровень со своей недавней собеседницей, и она торжествует при виде моей боли:

- Ну вот, что я говорила? Дальше ты все равно не пройдешь.

Неизвестно, что было бы со мной, если бы эта женщина не стояла здесь, но сейчас я отталкиваюсь от ее эгоизма, как от необходимой точки опоры, и, стиснув зубы, устремляюсь дальше. Вскоре полученный импульс исчезает, и я обнаруживаю себя в море терновника исколотую и исцарапанную иглами, кровавые ручейки стекают с меня здесь и там. Только теперь я понимаю, что уже давно плачу от боли, а губы, кроме уколов, еще и покусаны моими собственными зубами.

Кроме того, я понимаю вдруг, что совершенно не знаю, сколько еще и куда идти. До сих пор мне казалось, что я все время держусь перпендикуляра к болоту, но теперь я не могла бы за это поручиться. Никаких ориентиров вокруг меня нет: ни солнца, ни гор, ничего - только безбрежное море непроходимых зарослей.

До меня доходит тщетность моего похода и ошибка, которую я совершила, устремившись вперед с гневом, застилавшим глаза.

Теперь необходимо начать все сначала и уже самой, без оглядки на чужой эгоизм и мнение. В какой-то миг я даже начинаю сожалеть, что не осталась с женщиной: настолько безвыходным кажется мне мое нынешнее положение. Но я знаю, что на пути, который мной избран, назад дороги нет, позади нет вообще ничего: ни болота, ни китайца, ни женщины на берегу. Я не знаю, откуда мне это известно - ведь оглядываться нельзя - но я уверена в этом.

И когда я это понимаю, мне становится безразлично, куда идти. Это действительно все равно: важно движение само по себе, и не важно, куда двигаться. Ибо удерживать в сознании некую иллюзорную, воображаемую, но всегда нереальную цель - напрасная трата сил, которых и так не достает, а кроме того, путь к такой цели неизбежно приведет ко лжи, ибо истинной цели не знает никто, а если бы знал, то и ходить было бы незачем. И я отдаюсь Тому, Кто Способен Вести Меня Вперед И Сейчас, Когда Я Сама Уже Ничего Не Могу Понять.

Я делаю шаг и... оказываюсь посреди желтых песков безбрежной пустыни.

Колокол бьет четыре раза.

Будто огни рампы, вспыхивает палящее солнце, и я знаю, что на всем оставшемся пути не встречу больше ни одного человека, ибо достигла участка пути, где каждый выбирает дорогу сам, без помощи и наставлений сзади, сбоку или свыше, и никакой другой точки опоры, кроме той, что внутри, здесь не отыщется. Мой взор погружается в глубину собственных мыслей и чувств в поисках необходимых резервов.

Вовне - пустыня, внутри - Вселенная, и в Ней отныне источник всех моих достижений. Я начинаю двигаться, но с таким же успехом можно было бы сидеть и представлять себе, что идешь. Реальность и образы здесь равновелики, и я теку по границе этих иллюзий, которые вовне и во мне.

Все прошедшее стирается в песок под ногами. Он тоже течет струйками, как и прошлое, когда моя нога оставляет на нем недолговечный след. Здесь нет и быть не может караванных дорог и путеводных нитей, лишь глубоко во мне мигает, вспыхивает и захлебывается далекий маяк. Иду к нему.

Границы продолжают таять, как миражи. Исчезает время, исчезает ощущение пространства и так до тех пор, пока я не становлюсь самой этой пустыней, вне времени лежащей под лучами вечно существующего солнца. Не остается ничего, кроме все разгорающегося маяка, к которому я волочу свои позабытые ноги.

И в тот миг, когда маяк превратился в негаснущее светило, загородив собой весь и без того раскаленный небосвод вместе с затерявшимся во внутреннем сиянье кружочком солнца, и я, находясь в состоянии сверкающего, искрящегося гипноза перед этим некогда (когда?) бывшим маяком, намереваюсь кинуться в его плазменное жерло, ибо мне нужно хоть куда-то кинуться, до меня доносятся удары колокола, отсчитывая пять склянок.

В затуманенном сознании вырисовываются очертания горы, вершина которой мне не видна, и я, неведомо как, сохранившейся частью мозга соображаю, что, по-видимому, просто не могу остановиться, и буду идти и идти до тех пор, пока есть хоть сколько-то сил, величину которых измеряет кто-то другой, но точно не я. Поначалу мне даже кажется, что я по- прежнему в пустыне, а гора - только мираж. Но вскоре я понимаю, что действительно ползу вверх по склону, и даже прошла лесной массив и альпийские луга, а теперь ползком преодолеваю скалистую полосу, приближаясь к леднику.

Во мне не остается ничего из прошлого, хотя прошлое со мной, оно - часть меня, однако, я не помню и не вспоминаю его, в этом нет нужды. Более того: это опасно. Стоит только вспомнить свои страхи и сомнения, свою слабость и бессознательность эмоций, как я полечу кувырком к тому сучку, за который зацепилась моя память, и вряд ли сумею вернуться сюда. Здесь, сейчас я сжатый кулак, сконцентрированный комок воли и чистого потока сил. Никакой раздвоенности сознания, никаких сомнений или соперничающих мыслей и чувств, только обостренное состояние высших органов восприятия и потоки чистейшей любви без примеси эгоизма овевают меня вместе со стремительным горным ветром. Я начинаю улыбаться своей легкости.

Чистота! - вот имя этого места.

Свои привязанности и страхи я утопила в болоте, мои боли вырвал с корнями терновник, мой эгоизм расплавился в пустыне, и теперь я налегке поднимаюсь... уже неважно куда. Я чиста, и само это состояние - награда за мою боль.

Я ускоряю шаги, силы прибывают, я прыгаю с камня на камень, опережая горных коз. Они удивленно отстают, а я окунаюсь в снежное море, утопая в нем по пояс, но мне известно, что вершина близка, и когда неожиданно оказываюсь на ней - уставшая, но счастливая, - то даже досадую на окончание пути.

Теперь я могу оглянуться, жадно впитывая взором картину мира, пройденного мной. Я получила это право. Теперь я могу даже вернуться в любую его точку по своему выбору, с той лишь колоссальной разницей, что также могу и покинуть эту точку в любой момент и в любом направлении, и у меня уже не будет нужды плыть, идти, ползти, сомневаться и испытывать боль. Теперь я могу летать.

И тут я слышу колокольный звон. Шесть - не очень хорошее число, и я задумываюсь над этим обстоятельством, понимая, что что-то не так, что-то не совершенно во мне.

Прямо надо мной в безбрежном океане небес появляются три трона, два из которых заняты, а тот, что справа, пуст.

Я, очарованная этим видением, отрываю свой взгляд от нижних миров. В хрустально-чистом воздухе солнечного дня ветер вдруг начал выпевать органную фугу, которая силой и глубиной своего звучания приподнимает меня над вершиной.

Дороги к тронам нет. Или ее не видно, я не знаю. Но я уверена, что должна пройти к тому, что свободен... С другой стороны, любой интерес к свободному трону обрушит меня вниз, и, слава Богу, что я не могу даже оторвать взгляда от Центральной Фигуры, Которая Не Позволяет Мне Сбиться С Пути.

Она Увенчана Короной С Огромным Синим Камнем Над Ликом, Излучающим Бесконечную Любовь и Мудрость. В Правой Руке Восседающего - Вибрирующий Жезл и Наполненная Жизнью Чаша В Левой. От Центрального Трона струится голубой свет.

Краем глаза я отмечаю абсолютно черный контур пустоты на Левом Троне, в Котором тонет голубизна, эманирующая из Центра. Я не вправе прямо смотреть туда, так же, как и Тьма не вправе видеть меня, мы только знаем о присутствии друг друга, и не более того. Мы познаем друг друга через Того, Кто в Центре.

Я не ощущаю торжественности своего шага, ступающего над пропастью, где должна была обнаружиться и нашлась дорога. Я поглощена Божественной Улыбкой и, приблизившись, намереваюсь пасть на колени пред Ним, но слышу несказанное:

- Иди ко Мне, возлюбленная дочь Моя!

Так я узнаю последнюю тайну о себе, и, уже садясь по правую руку от Того, Кто Есть Ваятель Мира, Мастер его и Творец, я читаю сияющее над Его Троном Имя -  

                                                                                                         Демиург !  

Москва, 1995-1996 г.